Читать книгу - "Тайна прикосновения - Александр Соколов"

Паше повезло меньше: она висела вниз головой на буфере паровоза, её держало длинное пальто, зацепившееся за металлические части. Правая нога была неестественно вывернута.

Вокруг паровоза уже ходили люди, кто-то подбежал к ней, её принялись снимать, и она закричала от страшной боли в бедре.

Дождь шёл не переставая, и Паша почувствовала запах угольного шлака, залитого водой. Нестерпимая боль заставила её вновь потерять сознание.

Очнулась она в железнодорожной больнице, на топчане, над которым висела лампа. По лежащим на каталках инструментам она догадалась, что находится в хирургической. Стены с отвалившейся штукатуркой. Рядом стояла медсестра в не очень свежем халате. Она уже сделала Паше обезболивающий укол и сказала: «Ищут врача, подождите немного».

Наконец явился фельдшер. Пошатываясь, подошёл к раковине, стал мыть руки. Когда он взялся за инструмент, Паша поняла, что он пьян. Но фельдшер бодро принялся за дело, размотал кем-то наложенные в спешке бинты и стал накладывать швы на рану.

Что же он делает? Не обработав антисептиком рану, зашивает кожу с этими вкраплениями угольного шлака? Паша силилась что-то сказать, но от укола язык у неё не поворачивался.

Её отвезли на каталке на кровать, она уснула, а проснувшись под утро, увидела Лёню. Его вызвала Зина, и он ехал ночью из Алешков по раскисшей дороге, на машине с колёсами, обмотанными цепью.

— Лёня, давай срочную телеграмму Давиду Ильичу. — прошептала Паша посиневшими губами. — Здесь, на станции, есть почта.

— Держись, Пашуня. Зиночка уже позвонила ему.

— Как Ваня? Ему не надо говорить!

— Мы сказали ему, что сломалась машина, а ты вывихнула ногу — утром тебе наложат шину, а потом ты приедешь.

Паша смотрела на Лёню, его мощные плечи, курносый, как у Зины, нос, такие же, как у неё, карие глаза, и ей казалось, что брат Вани явился из воздуха — в голове была одна мысль: как он здесь оказался?

В этот же день Давид Ильич прилетел сам, сел на своём У-2 в поле под Таловой. Не прекращаясь шёл дождь, висела низкая рваная облачность. Одному богу известно, как лётчик смог посадить свою машину.

К больнице подали ходок, запряжённый лошадью. Обычно на нём возили уголь, мокрая угольная пыль издавала тот же запах, что врезался в её память вместе с болью, и Паше стало опять плохо. Её накрыли брезентом, рядом сел Лёня, лошадь тронулась.

Участок дороги, засыпанный щебёнкой, состоял, казалось, из одних ям — каждая неровность отдавала болью в ноге. Паша закусила губу, стараясь не кричать. Ехать было недалеко, но дорога показалась вечностью.

Давид Ильич стоял возле самолёта в кожаной фуражке, кожаном полупальто, по его щекам стекала вода.

— Пашуня, родная, ну и везучая ты! Что там коня — ты паровоз остановила! Не горюй, ногу подлечим! — пробовал шутить обычно неразговорчивый Мильман, но увидев, что нога её развёрнута под девяносто градусов, а из покусанных губ течёт кровь, осёкся.

Пашу подняли в кабину трое мужчин, но из-за её ноги не закрывался «фонарь», пришлось запихивать ногу, и тут она не выдержала, закричала.

— Почему не вправили вывих? — спросил Мильман у Лёни Марчукова.

— Да тут один костолом на всю округу, и тот пьяный! — с досадой ответил тот.

* * *

Пашу привезли в переполненную областную больницу на улице Донбасской. Здесь рядом находилась городская тюрьма, а через дорогу — ЗАГС и военкомат, поэтому это место воронежцы называли перекрёстком четырёх несчастий.

Положили Пашу в коридоре, вместе с пленными немцами. Полдня, до вечера, к ней никто не подходил. Потом приехал Давид Ильич с Ниночкой, увидели всё, ужаснулись, пошли к главврачу. Палату для участника войны всё-таки отыскали.

— Паша, не волнуйся, выздоравливай, если что — попроси позвонить любую сестричку. Завтра-послезавтра лечу за Ваней, погода вроде улучшилась. Держись!

— Храни вас бог! — прошептала Паша вслед уходящим Мильманам.

Пришла сестричка Анечка — лицо доброе, сочувствует, и уже как-то легче — стала осматривать ногу: «Не волнуйтесь, врач на операции, но скоро будет!» Увидела, что полоски металлической шины Крамара врезались в распухшую ногу, распорола подушку, достала из неё вату: «Я подложу, чтобы не так давило. Бинтов и ваты не хватает, поэтому дают только в операционную».

Но и на второй день к Паше никто из врачей не подошёл. Появился Володя, сбежав с занятий в институте, всё в той же гимнастёрочке, обнял, расцеловал: «Тебе повезло, Пашуня! Если бы кабина была металлическая. страшно подумать! А эта — разлетелась на щепки и вам дала улететь!»

От него попахивало спиртным, брови на высоком ясном лбу сдвинулись, плотно сжались губы: «Как это никто не подходит? Сейчас они все сюда явятся!»

— Володя, Володя! — пробовала Паша остановить брата.

Володя бодрыми шагами направился прямо в ординаторскую. Там он обнаружил нескольких мужчин в белых халатах.

— Кто из вас хирург? — громко спросил он без прелюдий.

— В чём дело, молодой человек?

— Дело в том, что я — разведчик, брал «языков» в немецком тылу. А уж хирурга возьму — не пикнет! Пойдёт туда, куда скажу! Показать, как это делается?

— Да объясните, наконец, в чём дело? — повысил голос немолодой мужчина с бородкой.

— Я должен объяснять вам? Вы объясните мне, почему вторые сутки к бывшему фронтовику с вывернутой ногой никто из вашего брата не подходит?

— Да у нас.

— Что у вас? Я видел, как вы возле немцев крутитесь, а на мою сестру, фронтовичку, вам плевать! На эту комнату мне одной гранаты хватит!

Врач возле кровати Паши появился через пять минут.

Только через двое суток после травмы Паше вправили ногу в сустав, а потом повезли в гнойную хирургию. Здесь Паше пришло время удивиться: ею занялся известный хирург — еврей, доцент, бывший фронтовик Кесель. Он с улыбкой отодвинул в сторону хирурга Дмитриеву: «После визита в ординаторскую разведчика его сестру может осматривать только фронтовик!» Когда врач понял, что у его подопечной подскочила температура, улыбаться перестал, сухо отдавал команды сёстрам.

Паша видела свою распухшую ногу, видела, как хирург взял ножницы и стал поднимать шов. Мгновенно послышался звук выходящего воздуха, с характерным, знакомым Паше запахом гниения запущенных ран.

— Орошающий раствор! — приказал врач и, обколов ногу новокаином, принялся пинцетом доставать из раны куски угля и шлака.

Паша отвернула голову, чтобы не видеть изуродованную ногу, — она поняла, что если и не лишится её вовсе, то. никогда не сможет полюбоваться в зеркало на свои стройные ноги! Её обуяла ярость к пьяному фельдшеру: ах ты говнюк, скотина пьяная, нелюдь ты сволочная — если б я могла тогда встать, убила б! — шептали её губы, и она вдруг вспомнила о своей маме, раздавленной такими же подонками, как этот фельдшер-убийца. Что это — судьба?