Читать книгу - "Струна - Виталий Каплан"

— Ну, коли так, — заключил я, — принимай мои скудные дела. Хотя и принимать нечего, я так зашел, сказать, что уезжаю. Тем более, ты и сам все знаешь.

— Работа такая, — углубившись в систему, ответил Маус.

— Ну, коли так, читай свое личное «мыло», а я пошел…

— Эй, — он вновь повернулся ко мне. — Шеф, вы только, когда вернетесь, сразу звякните мне. Хорошо?

Малахитовый лифт довез меня до первого этажа. Все дорогу я прибывал в гордом одиночестве. То ли слишком рано было для нашей конторы, то ли слишком поздно. Не обвыкся я еще со столичным ритмом, да и расписанием тоже.

Внизу было тихо. Сквозь прозрачные стены виднелся тонкий серп растущего месяца. Как в древней детской передаче «спят усталые игрушки». Охрана у выхода вяло ждала посетителей. Таковых не наблюдалось.

— До свиданья, — машинально произнес я.

— Всего хорошего, — парень-«секьюрити» не шелохнулся. Как стоял в своем строгом костюме в паре шагов от металоискателя, так и остался на месте. Интересно, а откуда берутся такие, как он?

Тоже «люди Струны»? Тоже проходят ежегодное восхождение? Или, сидя на первом этаже, ребята и знать не знают, что находится выше? Но выяснить сие невозможно. Начальник наружной охраны Гришин, молчаливый худой человек, пару раз заходивший к Лене в кабинет, наверняка вышколил своих подчиненных, и заводить с ними посторонние беседы — занятие столь же увлекательное, сколь общение с многоуважаемым шкафом.

За разъехавшимися в сторону дверями начинался город, Столица. Сперва, конечно, тянулось крыльцо, потом огороженная территория с автостоянкой, ну а потом уже — собственно город.

Я оглянулся назад.

«Федеральный фонд защиты прав несовершеннолетних» — золотились буквы на черном мраморе. На самом деле мы числимся при какой-то парламентской фракции, хотя в реальности фракция числится при нас. «Струна» не лезет в политику, но среди государственных мужей так же много наших «друзей» и «клиентов», как и в мире уголовного бизнеса.

Уж кому-кому, а им «Струна» привила любовь к детям всерьез и надолго.

Я вышел за ограду и двинулся к метро. Офисный центр, построенный ловким столичным мэром чуть в отдалении от Кремля и правительства, соседствовал с простыми кварталами. Здесь тянулись и новостройки, и старые пятиэтажки времен повальной кукурузации, в узких переулках располагались мелкие фабрички, конторы и коммунальные службы. Ходили разговоры, что большая часть этих строений уже обречена — в недрах мэрии вызревают планы коренной реконструкции центра. Ничего хорошего я от мэрских планов не ждал, но и поделать ничего не мог. Здесь кончались возможности «Струны». Если никакие дети не пострадают — то и ладно.

Быть может, через год здесь воздвигнутся очередные банки и супермаркеты — бетон, стекло, металл. Только вот души в них уже не будет, исчезнет душа, просочится в канализацию, уплывет из некогда великого города.

Хорошо хоть метро останется на месте. Хоть какая-то константа бытия в утекающем, как песок сквозь пальцы, мире.

И все-таки метро — место довольно странное. Вот взять, к примеру, отражения. Стекло вагонных дверей — это неправильное зеркало, оно показывает нас куда старше, чем на самом деле. Женщина не первой молодости выглядит дряхлой старухой, розовощекий школьник, выдувающий пузыри жвачки — существом неопределенного возраста и пола, а я сам — мрачным дядькой, которому пора уже всерьез задумываться о пенсии. В мои-то тридцать!

Чутье подсказывало, однако, что пенсия — это не для меня. В той пестрой и хищной жизни, в которую я с головой окунулся (вернее, меня окунули) до пенсии надо еще дотянуть. Избежать пули в затылок, обширного инфаркта, Мраморного зала… Сумею ли я пройти по невидимой ниточке над жадной, дымящейся мутными клубами пропастью? По тоненькой, до предела натянутой ниточке… струнке… Струне.

На Площади Революции вагон заметно уполовинился, образовались свободные места, чем грех было не воспользоваться. Пускай я и не то болезненное создание, каким видит меня темное стекло дверей, но все же умотался сегодня до предела. Весь день на ногах, в бегах… а еще эта в высшей степени странная командировка в колонию… или, официально, «Учебно-воспитательный приют «Струны», в просторечии — «упс». Лена, правда, таких слов не любит, но частенько, забываясь, сама же и говорит. «Упс…» — выдохну я с облегчением, вернувшись через неделю из поездки.

Бабка, сидящая напротив, посмотрела на меня неодобрительно. Что, храплю? А вполне может быть. Вагон так плавно покачивается, мелькают бледно-желтые лампы в заоконной черноте — как будто по ночной реке плывут лимоны… огромные, с детскую голову, чудовищные лимоны-мутанты, выросшие на отравленных радиацией землях Окраины… а может, в щедро политых кровью садах Дальнегорска… щедро политых, удобренных пеплом и углями… уголь — это же калий, самое то для подкормки растений… да хотя бы тех же огурцов, какие наверняка выращивает эта вот бабка на своих шести сотках. И не знает наивная женщина, что вырастет у нее совсем иное — темно-синее, упругое, с острыми, как у осоки, краями.

…Темно-синие травы приходилось раздвигать руками, и они тут же, недобро шелестя, смыкались за моей спиной. Я успел порезать руки, а не прошел и километра в этих травяных джунглях. Мягко зеленело над головой небо, и не было в нем ни солнца, ни луны. Я чувствовал себя потерявшимся на плоскости муравьем, и знал, что путь мой никогда не кончится, что впереди — угрюмая синяя бесконечность.

Но бесконечно бродить мне не пришлось. Слева колыхнулось травяное море, и выскользнул мне навстречу мальчишка. Тот самый, рыжеволосый, в мятой футболке, в продранных выше колена джинсах.

— Здрасте, Константин Дмитриевич!

Я даже и не особо удивился. Мало ли чего водится в синей траве под зеленым небом?

— И тебе здоровья, тезка. Что новенького?

— Многое изменилось, Костик, — послышался низкий баритон справа, и, раздвигая упругие стебли, вышел из травы Ковылев. Был он сейчас почему-то в пиджаке, при галстуке, только измазанные глиной брюки портили общее впечатление. И на бледном, бумажном каком-то лице отчетливо выделялись темные, внимательные глаза.

— Многое изменилось, Костик, — повторил он, — и еще будет меняться. Причем чем дальше, тем сложнее. Извини, не получилось вовремя предупредить. Мы вот с ним, — взъерошил он мальчишкины волосы, — уже сколько идем, а только сейчас удалось. Вокруг тебя стенка, и не пробиться. Вон, гляди!

Ковылев взмахнул рукой (лацканы пиджака обтрепались, механически отметил я), и сейчас же внизу, в траве, началось кишение, шелест, стрекот, писк. Черные маленькие точки множились, выползая то ли из норок в земле, то ли выпрыгивая из теплого, застывшего воздуха. Сперва мне почудилось, будто это жуки или мухи, потом, когда они поднялись вверх и выстроились в сложные фигуры, я принял их за крошечные, в миллион раз уменьшенные самолеты. Но, лишь хорошенько приглядевшись, понял, что это.

Паузы. Черные музыкальные знаки, отменяющие звук, дарящие тишину. Ненадолго — на полтакта, на четверть, на восьмую, самые мелкие и юркие — на шестнадцатую. Казалось, они слетели со страниц всех нот мира и собрались здесь, передо мной.