Читать книгу - "Банда профессора Перри Хименса - А. Вороной"

Дик припомнил, как он неожиданно оказался на этом месте, как навел страху на загорелого полуголого человека, раненого, стонавшего, но не выпускавшего из скрюченных рук гашетки пулемета. Но, увидев незнакомца, свалившегося к нему с неба, тот прохрипел: «О, аллах! Спасибо тебе!» — и, теряя уже сознание, указал Дику на пулемет, потом на зеленые бегущие к ним фигурки, и отпустил гашетку.

И вот уже почти двадцать минут он, магистр наук, мистер Ричардсон, потомственный лорд, тем только и занимается, что давит на гашетку, обливаясь потом, поругивая весьма сильно и где только он набрался таких нелитературных выражений — профессора и Волкера, не забывая, конечно, и Бранта Уордена. Он жмет на гашетку крупнокалиберного американского пулемета системы «Браунинг‑М2НВ», изредка высовываясь и что‑то крича тем, полупьяным идиотам, кретинам, безмозглым солдафонам. И они, эти тупицы, этот сброд, хотят взять его, хотят поиздеваться над ним, над лордом Ричардсоном, нет уж, на‑ка выкуси, а такого не бывать!

Дик опять быстро взглянул на стонущего араба. Кровь тонкой струйкой стекала у того с головы, пересекая щеку, капала на желтый, лежащий на песке, маскхалат. «Его нужно бы чем‑то перевязать, — дошло до Дика. — Но чем же его перевязать? — он соображал туго, голова трещала, как после выпитого пива на другой день. — Да, пива… Неплохо бы что‑нибудь выпить. Глоток бы воды сюда. Интересно, есть ли она у русского араба?…»

И его мысли будто передались арабу, тот приоткрыл глаза. Обломок бетона и мешок предохраняли его от пуль тех людишек, залегших в нескольких десятках метров. Араб попытался что‑то произнести по‑английски, но лишь бессвязное мычание вырвалось у него из глотки. Он опять потерял сознание.

Дик решил и себе малость отдохнуть, не должен же он из‑за этих зеленорубашечников так уставать. Нужно и осмотреться, природой полюбоваться, сделать кое‑какие выводы, все же он ученый, а не вымуштрованный дубоватый капрал. Шесть мешков с песком уложены неплохо. Пулемет, как было написано на табличке в музее истории в Нью‑Йорке, — последнее слово техники и военной мысли! Плевать бы я хотел на эту их военную мысль. Работает ритмично, в секунду выбрасывает дюжину маленьких свинцовых смертей. За арабом, за теми наваленными кучей мешками что‑то чернеет, никак вход в какой‑то бункер. Вот оно что! Бункер!.. Там, наверное, есть вода! Вот они почему сюда так рвутся! Но и мне бы она не помешала. Но не могу же я оставить без присмотра пулемет…

Пролетел низко один из телерсов, шипя всасываемым внутрь воздухом. Араб очухался, поводил руками, поправил ленту с патронами, пошарил по дну пустого деревянного ящика. Там еще звякнуло две‑три ленты. И араб, и Дик одновременно поняли, что этих лент им хватит ненадолго, что потом будет им очень плохо. И если Дик питал еще какую‑то надежду, что в бункере есть запасные ленты с патронами, то араб знал наверняка — их там нет.

Араб внимательно уставился на Дика. Кто этот человек? Он ведь из крови и плоти. Он не дух небесный. Он откуда‑то появился? Он белый. Но он не немец. Скорее, англичанин, тоже их враг. И даже больший враг, он их давний враг. Но этот враг стреляет в немцев, в нового их врага. И он, этот белый, спас его. Когда его ранило в голову и он уже терял сознание, белый занял его место у пулемет. а Но как он мог сюда попасть? Триста километров до Эль‑Аламейна! Никак сам аллах послал его мне за мои муки. Так думал араб. А значит я, Исмаил Башир, делаю правильно, убивая этих неверных в зеленых рубашках, хотя они и воюют с белыми, с англичанами. Но они уничтожают наши селения, разоряют кочевников, убивают женщин, детей. Но сколько же мы сможем еще продержаться?

Исмаил Башир с большим трудом вспомнил, что караван верблюдов с ранеными ушел в направлении Эль‑Аламейна еще часа два назад, а его оставили здесь, оставили как самою сильного, оставили прикрывать их отход и задержать немцев.

Араб поднес к слезившимся глазам старенькие стрелочные часы. Три часа дня. Он их задержал! Он мог бы и сейчас незаметно уйти, надев свой маскхалат, раствориться в песках, зарыться в них с головой, и эти иностранцы, эти завоеватели, прошли бы мимо и не обнаружили бы его!

И араб уже потянул к себе маскхалат, но боль в голове остановила его. А кроме того, он никак не мог решить, что же делать с этим белым. Бросить его здесь одного? Аллах не простит этого, думал араб, водя белками глаз и прислушиваясь к доносившейся из‑за мешка ругани белого. О, если бы найти еще один маскхалат! Но где его взять? Маскхалат один. Значит, и уйти должен один. А если я отдам его белому, то сам стану слишком заметен… А сейчас я не могу быстро бегать… Я бы мог уйти и голым, но рана и… белый не сможет сам спрятаться…

О аллах! Пошли мне еще какое‑нибудь решение. Подскажи мне выход!.

Араб отвлекся от своих размышлений. Его внимание привлекло что‑то странное, торчавшее на ушах белого. Какие‑то черные круглые чашечки. И это, блестящее и круглое, мелькавшее в небе, тоже отвлекало внимание. Что это? Оно будто живое, носится над нами и даже чуть слышно сопит.

Дик устало откинулся на мешок. В миниатюрных наушниках‑радиостанциях стоял треск, врывался разговор комментатора телекомпании Эр‑би‑си, какая‑то музыка. Дик никак не мог понять, почему же молчит Хименс. Он же должен видеть, в какой переплет они попали с арабом. Да и зависший над ними телерс передает туда изображение. А где же второй? Где‑то носится над фашистами. Оттуда доносится беспорядочная стрельба. По‑видимому, стреляют по тому телерсу, кретины. А этот вон опускается еще ниже, завращал объективами. Тоже ему любопытно увидеть, как меня здесь прикончат эти ублюдки.

И ему тоже почему‑то вдруг захотелось направить пулемет на телерс и выпустить по нему очередь. Ведь он надеялся получить от этого летающего телеробота какую‑нибудь помощь. Но где же она? И как бы сообщить профессору, что им с арабом нужны патроны. И еще, не мешало бы передать людям «Дже» координаты, где спрятаны интересующие их материалы на Ральфа Хилдбера. Тоже, конечно, сейчас, наблюдают эту комедию, за животы берутся, помирают со смеху. Как же, «Лорд» устроил небольшое военное шоу…