Читать книгу - "Мама - Алексей Гравицкий"

И, продолжая тренькать аккордами, прошел к креслу и сел.

– А ты Лена, дочь батьки-президента, – продолжая перебирать струны сообщил Вася.

– Почему батьки? – не поняла Эл.

– Ну, как же, – отозвался Вася. – Атаманы всегда батьки. Батька Махно, батька этот… как его… Забыл. Ну и президент, выходит, тоже батька, он же первый сказал, что каждый сам себе голова, а тем, у кого головы нет, под чужую голову надлежит равняться.

Эл посмотрела на мужичка с гитарой по-новому. Забавный, любопытный, но, кажется, сумасшедший. Впрочем, хоть какое-то развлечение.

– Вот-вот, именно развлечение, – поддакнул Вася, словно услышал ее мысли. – Я к вам и пришел, чтобы поразвлечь. Что вы так удивляетесь? Не смотрите на меня так, я не телепат, просто вы смотрели на меня как на шута. А я и есть шут – шут его самоотреченного величества батьки президента.

– Интересная трактовка, – приняла игру Эл.

– Нормальная. – Вася безумно хихикнул. – Я, знаете ли, людей ассоциативно воспринимаю. Человек – песня.

Он не переставал перебирать струны, нервы так, что ли, успокаивал. А в глазах светилось затихшее до поры безумие. Видимо, и вправду сумасшедший. Или все-таки притворяется…

– И с какой же песенкой ты у себя ассоциируешься, шут?

Вася странно поглядел на девушку и, сменив перебор, тихо и без хрипоты – куда она только делась? – запел:

Да, я шут, я циркач, так что же?

Пусть меня так зовут вельможи.

Как они от меня далеки, далеки…[10]

Вася оборвал песню и загрустил, погрузившись в себя. Эл от души захлопала.

– Меня батька-президент привел. Обычно он меня в соседней комнате запирает, а сейчас к вам привел и говорит: «Развлекай». А как можно развлечь женщину? – он снова хихикнул и нервно задергал струны.

– Можешь еще спеть. С чем у тебя мой папа ассоциируется, например?

Вася косо, словно птица с ветки, одним глазом посмотрел на Эл. Нет, все же он безумен. Интересно, отец не боится запирать ее с сумасшедшим в одной комнате? Видимо, нет. Или же считает этого психа тихим. Или…

– Вот, например, так, – сказал Вася и запел с прежней хрипотцой:

Я не помню Ленина живьем,

Я его застал уже холодным.

Говорят, был дерзким пацаном,

Поимел державу принародно.

Отнял у богатых кошельки

И подвел под «новые понятия».

Дескать, все отныне – босяки,

Вот такая, значит, демократия.

Маленький, картавый, без волос,

Без конца по тюрьмам ошивался.

Видно, там несладко довелось,

Говорят, чернильницей питался.

Десять лет торчал на Колыме,

Партизанил в питерских болотах,

А потом метнулся по зиме

За бугром подтягивать босоту.

Песня отцу подходила не шибко. Какая, на фиг, демократия, видимо, такая же, как из папы Ленин. Хотя что-то в этом несомненно есть. Интересно, этот сумасшедший Вася сам эти песенки сочиняет или у кого на концерте подслушал?

– Не очень-то на отца похоже, – сообщила Эл. – Он не маленький, не картавый и волосы на месте пока.

– Буквально понимают песни только дураки, – хихикнул ненормальный бард, продолжая наигрывать непритязательный мотивчик. – Песня, как и любое другое произведение искусства, – это в значительной степени аллегория. Если ты этого не понимаешь – значит, дура. Хотя куда тебе понять? И не смотри так на меня, я же шут, дурак. Могу кому хошь чего хошь говорить, и обижаться на меня нельзя. Обидеться на дурака – значит, признать себя полным кретином.

Эл хотела было что-то ответить, но Вася не дал такой возможности. Он сильнее ударил по струнам и допел, явно пропустив кусок песни:

А теперь он вон, в гробу лежит —

Может, помер, может, притворился.

Он ведь, гад, живее всех живых,

Не, ну воно как в гробу-то сохранился.

Может быть, гореть ему в аду,

Но пока для всех, на всякий случай,

Пусть он будет лучше на виду,

Вдруг еще чего-нибудь отчебучит…[11]

«Это тебе в аду гореть, за такие издевки, – подумалось Эл. – Причем еще при жизни». Хотя дурак, судя по всему, не такой дурак, знает как, с кем и какие песенки петь.

Вася оборвал аккорд и снова по-птичьи скосил глаз на девушку.

– Как песенка?

– Бездарно. Твое сочинительство?

– Нет, одного доброго человека, он давно писал эти песни, еще до объявления бардака по всей стране. А после бардака… Ой, даже и не знаю, что с ним случилось.

Что случилось, что случилось, мысленно усмехнулась Эл. Либо где-то существует, либо «вон в гробу лежит». У всех теперь так. Или не у всех. Если Белый город вспомнить, так там все иначе. Нет, не вспоминать, не думать об этом. О чем угодно, только не о том, что произошло и происходит.

Вася тихо тренькал струнами, петь больше не решался. Или не хотел без указания со стороны дочки «батьки-президента». Назвавшийся шутом больше не развлекал и не интересовал ее. Эл устало закрыла глаза, боясь заснуть, и, стараясь ни о чем не думать, вслушивалась в гитарное треньканье и легкое пощелкивание секундной стрелки огромных напольных часов. Им лет двести наверное, а они все идут. Двести лет секунда за секундой… Тяжело-то как.

И Эл стало жалко несчастные часы.