Читать книгу - "Стратегия исхода - Дуглас Рашкофф"

– Шалом, ребецин. – Женщина кланялась, как шеф-повар в суси-баре. – Я своего еврейского имени так и не узнала, – грустно прибавила она. – Мы посмотрели в книгу и выбрали самое похожее.

– Ну заходите, пожалуйста, Шошана Ирит, Мейер, – пригласил Шмуэль, поднимаясь со стула. – Вы знакомы с моей дочерью Мириам?

Мириам приняла у Мейера пальто – поверх штанов спереди у него болталась белая бахрома цицит.

– Хабад! – возгласила Мириам, наивно приняв Мейера за любавичского[153]ортодокса – они обычно такое носят.

– Нет-нет, – ласково сказал Мейер. Вся община знала о болезни Мириам. – Просто добрый еврей.

– Проходите, проходите, – Шмуэль показал на столовую. – Давайте сядем и займемся делом.

Мистер Эпштейн решил второй раз пройти бар-мицву, поскольку теперь знал, каков «истинный» смысл ритуала. Добавочная церемония состоится через неделю, перед всей общиной, и отец готовил Мейера дома, персонально, а не в синагоге с тринадцатилетками. Мейер прошел интенсивный курс иврита в нью-йоркской ортодоксальной синагоге и теперь скакал по своему отрывку из Торы, закрыв ладонью английскую транслитерацию, дабы доказать, что правда читает на иврите[154].

– Отличная работа, – похвалил Шмуэль, когда Мейер закончил. – Я бы сказал – великолепная. Знаете, иудаизм – единственная западная религия, где инициация, бар-мицва, равна доказательству грамотности.

– Разумеется, я все равно не понимаю, что говорю, – признался Мейер.

– И тем не менее весьма похвально, мистер Эпштейн, – сказал Шмуэль. – Это восхитительный отрывок, – продолжал он. – Он показывает нам, что египетское рабство есть символ порабощенного сознания.

– Но рабами в Египте мы тоже были, – прибавила Шошана Ирит, пощипывая рогалик.

– В некотором смысле какие-то израэлиты наверняка были, – ответил Шмуэль. – Однако освобождение из рабства представлено здесь скорее кульминацией Авраамова завета с Господом. Казни египетские нередко воспринимаются буквально, хотя на самом деле они скорее символичны. Убийство египетских первенцев в действительности означает убийство перворожденной цивилизации. Ивритское обозначение Египта – «мицраим» – переводится как «узкое место».

– Но казни правда были? Ведь так, ребе? – настаивал Эпштейн.

– Ну, та история, что вошла в Агаду, была написана во время римской оккупации, – пришел на помощь я. – Евреи нуждались в повести о революции. Она давала им надежду: иго будет уничтожено, храм отвоеван. – Я и сам удивился. Может, я все-таки еврей.

– Совершенно верно, Джейми, – кивнул отец. – Агада считалась подрывным документом. Но, что еще важнее, это урок – как избежать порабощения разума. Или души. Рабства, в которое мы загоняем лишь сами себя – строя пирамиды ложным богам.

Мейер был явно выбит из колеи. Он не затем платил сорок тысяч, чтоб захлебнуться в сомнениях насчет своего наследия.

– Но именно сейчас, – пожаловался он, – ведь так важно, чтобы мы добрались до исторической правды? Масса людей называют себя евреями и даже не верят, что Моисей существовал! – Шошана Ирит сочувственно кивала в такт мужниным словам.

Шмуэль тяжело вздохнул. Он разрывался: то ли ему, как истинному раввину, следует помочь слишком ревностным возвращенцам обуздать экстремизм, то ли воспользоваться их консервативными пристрастиями и обеспечить себе место в синагоге. Как обычно, высшее призвание одержало верх над эгоизмом.

– Хорошо, Мейер, – сказал ребе. – Давайте тогда подробнее займемся историей. Почему вообще израэлиты оказались в Египте?

– Голод! – крикнула Мириам.

– Прекрасно, Мириам, – сказал Шмуэль. – А почему их пустили в Египет?

– Потому что премьер-министром был Иосиф, – поспешно ответил Мейер, точно соревнуясь с Мириам на игровом ток-шоу.

– Правильно. Братья предали его и продали в рабство. Но благодаря пророческому дару он стал правой рукой фараона. Он жил как египтянин. А его народ последовал за ним. Как потом оказалось – в рабство, строить пирамиды.

– Ужас какой! – заметила Шошана.

– Он забыл, что он израэлит. Но спустя четыреста лет Моисей – египетский аристократ – вспоминает. Видя, как надсмотрщик бьет раба, он вдохновляется и действует.

– Еще как, черт возьми, действует! – Эпштейн хлопнул в ладоши. – Убивает надсмотрщика на месте!

– Абсолютно верно. Он видит жестокость, и она выдергивает его из грез. Он освобождается и берется освободить свой народ.

– И вы говорите, ничего подобного не происходило? – Мейер возвел очи к потолку, словно призывая Господа обратить внимание на такое богохульство.

– Нет, мистер Эпштейн, – пояснил вместо отца я. – Он говорит, что это по-прежнему происходит. Каждый день.

Секунду мы с отцом смотрели друг на друга. Глаза Шмуэля сияли новообретенным признанием, я же старался не скукожиться от незаслуженного восхищения. Как-то полегче, когда он критикует. В потоке Шмуэлевой веры я внезапно поплыл без весел и руля.

Спас меня звонок. Мириам снова бросилась открывать.

– Кого я вижу? – Джуд поклонился ей с порога. Поцеловал ей руку, будто королеве. Мириам засмеялась и сделала книксен.

Джуд пришел с юным Бенджамином.

– Ну, мы празднуем или как? – спросил Джуд.

– Видимо, – ответил я. – Пошли наверх, я вам все расскажу.

– Здравствуйте, ребе, миссис Коэн, – сказал Джуд. – Рад видеть вас опять.

Мои родители кивнули бывшему сыновнему образцу для подражания.

– Пошли, – сказал я. Без особой необходимости эти миры лучше не смешивать. Мы уже навострились по лестнице, и тут Мириам выхватила из-под носа у миссис Эпштейн блюдо рогаликов.

– Возьми, Джуд! – крикнула она, на бегу рассыпая добрую порцию плюшек. – Поешьте!

– Похоронная еда! Клево, – пошутил Джуд. Потом Шмуэлю: – Я не имел в виду, ну…

– Да все в порядке, – отозвался тот из-за стола. – Веселитесь.

«Я его словно бросаю», – думал я, поднимаясь по лестнице.

Ничто не мешало мне сделать иначе, и однако же я впаривал проект Джуду, себя не помня. Я ни словом не упомянул, что «Интертейнинк» собирается навек похоронить Тесланет, болтал лишь о том, как распределятся шесть лимонов и как потом будет оцениваться доход. Джуд, похоже, ни капли не удивился, даже не впечатлился, заслышав о миллионах долларов. Пока я рассказывал, он лишь кивал, будто и не ждал ничего другого. Бенджи тоже и бровью не повел. Он вообще, кажется, из-за этой сделки дулся. Просек, что я не договариваю?