Читать книгу - "Знакомьтесь - Юджин Уэллс, капитан - Игорь Поль"

– Я сошел с ума.

– И я…

– Ты самое непонятное существо на свете…

– Тоже мне, новость, – прижимаясь крепче, она щекочет мою пятку пальцем ноги. Озноб наслаждения пробегает по мне. Спина моя тут же покрывается гусиной кожей от непередаваемого ощущения. – Мой отец сказал однажды, еще когда я была сопливой девчонкой: никто не может понять ее.

– Я ведь просто отставной офицер. А ты – ну, сама знаешь кто.

– Глупости. В старину всем офицерам присваивалось дворянские звания. Ты офицер, а значит – мы равны. И пусть эта ерунда больше не приходит в твою красивую голову. Мы – равные.

– Здорово.

– И мне…

– А я тебя ревную, – признаюсь я и краснею. Сейчас так легко говорить глупости.

– Дурачок… – ее губы касаются моей шеи в утомленном, едва ощутимом поцелуе. В ответ я лишь крепче стискиваю коленями ее бедра.

– Этот твой чертов Готлиб… И муж… И все мужчины, что едят тебя глазами… Кажется, я бы убил их всех…

– Кровожадное чудище. Ты и так всех убил. Почти. Слава о тебе переживет столетия. Тебе будут ставить памятники. В Миттене твоим именем назовут какую-нибудь площадь. Толпы поклонниц будут писать тебе тысячи писем ежедневно…

– Перестань, – я толкаю ее носом. В ответ она еще глубже зарывается лицом между моим плечом и ухом. Тихо смеется. Спиной я ощущаю легкую дрожь переборки – крейсер идет полным ходом.

Внезапно Мишель становится серьезной.

– Мне так хотелось объяснить тебе… Извиниться. Все произошло так глупо. Там, на лайнере. Я не думала, что ты так отреагируешь. Все время забываю о разном воспитании. Каждый человек воспринимает мир по-своему. Ты – так. Я постараюсь соответствовать твоим представлениям.

– О чем ты?

– Мне было ужасно скучно тогда. И одиноко. Ты был очень мил, но вот было в тебе что-то такое, что не позволяло к тебе прикоснуться. А Готлиб – он напомнил мне о доме. Старый знакомый. Все понимает. Ни о чем не просит… – сбивчиво шепчет она в подушку. – Любовь – ведь это христианское понятие. А я не верю в Бога. Хотя мне и полагается верить. Да мало ли, что кому полагается… Я с детства ненавидела тысячи условностей, которые окружали меня. Они меня душили. К тому же, я женщина. Женщина из древнего военного рода. Мужчины заправляют в нем. А женщины делают так, чтобы их мужчинам не нужно было беспокоиться. Ни о чем, кроме долга. Кроме своей войны.

Она шепчет и шепчет, постепенно распаляясь, словно спорит сама с собой, и я боюсь дышать, чтобы не прервать этот горячий поток:

– Мужчина и женщина ночью – это только их дело. Личное. Так меня воспитали. И это личное любовное дело не должно иметь ни для кого, кроме них, никакого значения. Иногда – даже для них самих. Мне было одиноко. Готлибу было одиноко. Я позволила себе отогнать одиночество. И он тоже. Это не играет никакого значения. Готлиб – человек моего круга. Секс – это удовольствие тела. Не души.

– Не души? – удивляюсь я. – Как такое возможно?

– Теперь и я сомневаюсь, – отвечает она. – Ты простишь меня?

– Мишель, мне кажется, что ты возненавидишь меня за то, что сейчас говоришь.

– Ну что ты за чудовище такое, Юджин? – восклицает она, и в голосе ее мне слышится намек на слезы.

И мне хочется сказать ей что-то такое, чтобы она поняла, что она значит для меня. Что-то очень хорошее. Так сказать, чтобы сразу забыть про все. Но что-то держит за язык, и я дрожу, мучительно пытаясь найти слова, которые не обидят ее. И заранее знаю, что она ждет совершенно не их. И она знает, что я не могу их произнести, и целует меня, не давая говорить.

– Молчи. Пожалуйста. Мне так хорошо сейчас, – просит Мишель.

– Ладно, – послушно откликаюсь я, ловя ее губы. И все, что тревожит меня, мысли о том, куда нам податься завтра, и будет ли оно, это завтра, отступает куда-то далеко-далеко. Как будто не имеет к нам теперешним никакого отношения.

– Зачем ты прилетела за мной тогда? На самом деле.

– Кролл начал на нас охоту. Я боялась, что он доберется до тебя. И ты перестал отвечать на письма. И я решила: добрался-таки. А ты просто влип в другую историю, – тихо отвечает Мишель.

– Сказку о том, что я тебе нужен, ты потом придумала, да? Решила, что рядом с тобой я буду в безопасности?

– Да. Не сердись. Я боялась за тебя. Я и сейчас за тебя боюсь. Кто же знал, что ты на самом деле окажешься таким незаменимым?

– В каком смысле?

– Пошляк, – она легонько теребит меня за мочку уха. Я целую ее в макушку.

Мы наслаждаемся теплом наших тел. Легкая тревога исходит от Мишель. Скрывая ее, она прижимается щекой к моей груди. Ее дыхание – горячее пятнышко, жжет и щиплет кожу.

– Думаешь о чем-то неприятном? – спрашиваю я.

– Откуда ты знаешь?

– Чувствую.

Ее рука плавно скользит по спине, рождая прикосновением пальцев щекочущий холодок. Кажется, Мишель даже не замечает своей нечаянной ласки.

– Тебе так необходимы эти немытые дикарки? – спрашивает она, не отстраняя лица от моей груди, так что я едва слышу невнятно произнесенные слова.

– Какие дикарки, сладкая моя?

– Тогда, на базе, ты сказал, что тебе надо на Кришнагири. Скажи, это у тебя идефикс – влюбиться в индийскую женщину?

– Влюбиться? О чем ты?

– Когда мы познакомились, ты мечтал найти любовь на Кришнагири, – совсем неслышно говорит Мишель. И я чувствую, как отчаянно она смущена.

– Тогда я был… э-э-э… не в себе. Я обещал своему другу, что мы будем вместе добывать «черные слезы». На Кришнагири. Это я и хотел тебе сообщить. Больше ничего.

– Правда?

– Ну да, – удивляюсь я. – А ты решила, что я еду туда… за этим?

– Назови меня сладкой, – вместо ответа шепчет она. – Пожалуйста. Я такая дура!

– Сладкая моя…

– Еще! – ее губы наливаются жаром.

– Сладкая… Чудо мое… Сумасшедшая девчонка… Котенок…

– Господи, Юджин! Иди же ко мне!

Единственное, что отравляет для меня эту вакханалию страсти – мелкая поганенькая мыслишка. Этакое полуосознанное подозрение. Нет ли в том, что я нравлюсь Мишель, заслуги ее центра равновесия? Я знаю, что пока не получу ответа на этот вопрос, страсть моя не будет полной. Кому охота, чтобы в него влюбились по приказу? Я гоню это неприятное ощущение, загоняю его в самый дальний уголок души, прикосновения Мишель разжигают во мне жуткий пожар, но стоит огню чуть утихнуть, как чертово сомнение вновь выползает наружу и жалит меня, тихо шипя, в самое сердце.