Читать книгу - "Пират - Валерий Большаков"

Отведав, как следует, говядинки, монарх подозвал к себе Тафанеля и показал ему на бюро красного дерева — искусный человек, библиотекарь владел даже почерком короля.

— Не хочу терять времени, — проговорил Людовик, облизывая губы. — Я буду диктовать послание графу д’Эстре, а вы — записывать за мной.

— Слушаюсь, ваше величество! — выдохнул королевский библиотекарь.

Самодержец кивнул, задумался, тщательно пережёвывая пищу, и начал, опуская обычные любезности:

— Я не осуждаю то, что вы защищаете французских корсаров, которые вооружаются по приказу сьера д’Ожерона, губернатора Тортуги, для продолжения своих корсарских походов… Мм… Но было бы хорошо, если бы вы обсудили с господином д’Ожероном этот пункт и вместе решили, стоит ли продолжать выдавать эти капёрские грамоты или лучше полностью их отменить… Записали?

— Да, ваше величество…

Король кивнул и продолжил:

— Вам следует обратить внимание на то, что, поскольку испанцы не выполняют пунктуально статью мирного договора, которая даёт моим подданным полную свободу вести торговлю во всех странах, им подвластных, включая и те, что находятся за пределами Европы, и не позволяют никому из моих подданных причаливать в какие бы то ни было из их портов, я, со своей стороны, также не буду считать себя обязанным поддерживать мир, установленный указанным договором, в отношении названных стран. Так что вам надлежит лишь выяснить, будет ли полезным для моей службы и к выгоде моих подданных, которые там обитают, позволить буканьерам и флибустьерам воевать, в отношении чего я хочу, чтобы вы мне написали ваши соображения и мнение д’Ожерона. Мм, пожалуй, хватит. Как вы полагаете?

— Как вам будет благоугодно, ваше величество, — прогнулся Тафанель.

Людовик милостиво кивнул и сделал ручкой: свободен.

Откинувшись на спинку кресла, он задумался. Нет, государственные заботы оставили его — король соображал, кого же ему навестить, какую из любовниц?

Луизу де Лавальер или Франсуазу де Монтеспан? Монарх усмехнулся. Обеих он поселил в замке Сен-Жермен-ан-Ле, и вход туда был один — соперницы поневоле вынуждены были встречаться.

Бывало, что, возвращаясь с охоты, король проходил в апартаменты мадам де Лавальер, переодевался и, едва бросив ей несколько слов, отправлялся к Монтеспан, где и оставался весь вечер.

Возможно, это было жестоко по отношению к скромной Луизе, но эта «хромоножка из Тура»^[33] начала его раздражать — именно своей скромностью, наивностью, искренней любовью к нему, Людовику.

Луиза — прекрасная мать и жена, но именно семейных, обычных человеческих уз король и сторонился, памятуя, что женатый человек не способен к великим свершениям.

«Да, — подумал он, — время, которое мы отдаём нашей любви, никогда не должно наносить вреда нашим делам. Как только вы дадите свободу женщине говорить с вами о важных вещах, она заставит вас совершать ошибки».

Франсуаза — полная голубоглазая блондинка — не отличалась аристократичностью манер, хотя и происходила из знатного рода Рошешуар. Капризная, но умная, «языкастая», она бывала по-детски простодушной, забавляя короля.

Ему нравилось тратить миллионы на эту содержанку, оплачивать из казны её вздорные прихоти — то живых медведей в саду, то свои личные корабли в водах Средиземного моря…

Отряд именитых дворян охранял фаворитку от ревнивого мужа. Даже Мольер увещевал маркиза де Монтеспан, что «делить супругу с Юпитером не позорно», но тот не внимал.

Рассудив, Людовик решил: «Франсуаза!»

Ямайка, Порт-Ройал.

Недолгий остаток мая и начало лета Олег провёл в безделье, как, впрочем, и большинство капитанов — губернатор Модифорд получил указания из Лондона временно отменить все капёрские поручения против Испании.

Пираты заскучали, проедая и пропивая награбленное, а Морган долго ярился, ругая на чём свет стоит и короля, и лордов.

Он-то собирался сразу, не медля, идти на Панаму, тем более что теперь, после успешного похода в Маракайбо, к нему присоединятся многие. Но не судьба.

В расстроенных чувствах Генри с женой отъехал в своё имение Терра-де-Данке (вскоре перекрещённое в Морганс-Вэлли), что в Кларендоне.

Буду изображать плантатора, с горечью говорил он перед отъездом, и постигать убогие радости деревенской жизни…

Прочие капитаны или предавались разгулу, или охотились на быков, высаживаясь на Кубу, или промышляли торговлей кампешевым деревом и черепаховыми панцирями, шкурами да всякой сарсапарильей, кошенилью и прочим товаром.

Сухов и сам уже подумывал, а не заняться ли ему куплей-продажей, вот только не тянул его бизнес к себе, не видел он себя в роли купца.

Выбор за него сделала судьба, явившаяся однажды на борт «Ундины» в образе худощавого человека лет сорока, одетого опрятно, хотя и небогато.

Чёрные с просинью волосы выдавали в нём изрядную примесь индейской крови. Метис представился доном Хусто де Альварадо, и Олег молча вытянул руку, указывая путь в каюту капитана.

Убедившись, что дверь закрыта, дон Хусто открыл саквояж, принесённый с собою, и вынул оттуда статуэтку индейского божка, клыкастого, с выпученными глазами и скрюченными конечностями.

Статуэтка даже на вид казалась увесистой, а здоровенные изумруды, сверкавшие в глазницах божества, сами по себе тянули на тысячи песо.

— Что это? — спокойно спросил Сухов.

Де Альварадо криво усмехнулся.

— И для вас, капитан, и для меня, — сказал он, — это языческий идол, мерзкий кумир. Моим отцом был краснокожий воин, а матерью — монахиня из Андалузии. Я — католик, и к вере моих предков отношусь с равнодушием. Эта фигурка — из кованого золота, и таких осталось ещё немало…

— Ах, вон оно что… — протянул Олег. — Вы кладоискатель! Или, вернее говоря, грабитель могил. Я прав?

— Вы правы, — безразлично пожал плечами дон Хусто. — Единственное отличие от обычных копальщиков заключается в том, что я точно знаю, где искать сокровища. На побережье Юкатана есть приметное местечко, вот от того местечка следует двигать строго на запад. Миль двадцать надо прошагать, а там будут и храмы, и пирамиды… И золото. Много золота!

— А почему тогда вы пришли ко мне? Коль уж вам точно известно, куда ткнуть лопатой.

Де Альварадо покачал головой.

— Я не нуждаюсь в золоте, капитан, — проговорил он снисходительно, — поскольку живу в достатке, и того, что я имею, мне вполне хватает. У меня иные интересы. К вам я обратился лишь потому, что наслышан был о вашей приверженности таким понятиям, как честь и достоинство. А я сам… Надеюсь, вы не донесёте на меня в инквизицию?

— С чего бы вдруг?

— С того, капитан, что я — чернокнижник. Знаю-знаю, что вы хотите мне сказать! Как же так, мол, католик — и колдовство?! Никакого колдовства, капитан. Чёрная магия, ворожба и прочие занятия подобного рода — удел невежественных людей, обуянных гордыней или испытывающих страх. Я, скорее, учёный, который, скажем так, добивается высоких целей низкими средствами. К примеру, я стащил из одного монастыря в Италии подлинники некоторых арабских рукописей, римских свитков и даже египетских папирусов. А Юкатан… — Дон Хусто снова полез в саквояж и осторожно выудил оттуда объёмистый пакет. Развернув его, он достал стопку листов… э, нет — то был один длинный лист, сложенный гармошкой, ярко раскрашенный и испещрённый заковыристыми иероглифами. — Это хуун, кодекс майя. Он сделан из аматля — бумаги из коры фикуса.