Читать книгу - "Дверь с той стороны - Владимир Михайлов"

Обычно такой ремонт не делают на кораблях, потому что ни один мало-мальски понимающий инженер не позволит так загнать машину. Приведение пластин в порядок заняло более месяца. И заметно было, как на протяжении этого времени в салоне и каютах корабля воцарялось все более бодрое настроение.

Снова можно стало жить не для себя. Жить ради себя эти люди не умели и не понимали, что это значит и как делается. Сейчас жизнь вновь обретала полноту.

Из своей каюты физик выходил ночами, когда все спали, устав за день. По ночам он испытывал чувство голода. Он спускался на кухню, где дремали парящие автоматы, и ел то, что подворачивалось под руку. Затем долго бродил по пустынным палубам, и ему казалось, что жизнь уже прервалась и он ходит по вымершему кораблю.

Он поднимался в обсерваторию или выходил на прогулочную палубу, но в конце концов путь его неизменно завершался внизу, в бывшем туристском классе, бывшей лаборатории. Теперь физику казалось, что часы, проведенные здесь, были лучшими в его жизни. Возможно, он не ошибался.

В лаборатории все осталось таким же, как в день опыта: люди избегали заходить туда, где их надежда получила решающий удар. Только боксер снова и снова выходит на ринг, где ему уже приходилось испытывать на себе тупую силу крюков и прямых, падать и снова подниматься.

Физик стоял, уткнувшись лбом в прозрачный купол своей установки, или медленно бродил вдоль стен, касаясь руками кабелей и трубопроводов. Он думал о том, что установка могла бы еще послужить для опытов, но у него недоставало сил делать что-то, в чем, он знал, больше не было никакой необходимости. Физику всю жизнь мнилось, что знания, к которым он неизменно стремился, нужны в первую очередь ему самому, как воздух, хлеб и вода. То, что знания эти переходили от него к другим людям, казалось ему вторичным и не столь важным: это было неизбежно – и только. Теперь он с ужасом убедился, что все обстояло не так.

Когда он вернулся в лабораторию впервые, то хотел повторить тот самый, уже удавшийся опыт: на одном примере трудно построить теорию. Ему казалось: то, что люди не захотели (как он полагал) по достоинству оценить сделанное открытие, не должно было выбить почву у него из-под ног. Он искал и находил в истории науки множество примеров, когда ученые, сделавшие крупные открытия, в лучшем случае оставались непризнанными и незамеченными. Бывало, их осмеивали. А порой убивали. Так что с этой точки зрения он, по меньшей мере, не был одинок.

Так он убеждал себя, повторяя, что ученые эти до последней возможности продолжали заниматься своим делом, хотя им нередко мешали. Ему же никто не мешал, никто не отнял у него права и возможности теоретизировать и даже экспериментировать дальше.

С такими мыслями спустился он в лабораторию – и вдруг с ужасом понял, что ему неинтересно. Работа больше не привлекала его, результаты не вызывали любопытства.

Физик, наоборот, ощущал, что каждая новая крупица знаний станет для него источником новых мучений: знание есть то, чем обладают люди, а не кто-то один. Писатель, узнав о мучениях физика, сказал бы, что именно такая боль терзала, наверное, в свое время Пандору, получившую в собственность таинственную шкатулку.

В первый вечер физик подумал, что дело лишь в усталости. В следующий раз он чувствовал себя значительно лучше: ожидание предстоящей работы помогло ему в какой-то степени прийти в себя. Но, войдя в лабораторию, он ощутил, что испытывает к своим схемам лишь отвращение, как ко всякой вещи, упрямо напоминающей о нашем позоре.

Тогда он пропустил несколько ночей. А сегодня не смог даже сосредоточиться на мысли о работе и лишь пытался удержать эту мысль, упорно ускользавшую от него, словно рыба, когда ловишь ее руками.

Он понял, что теряет контроль над собой и что это приведет его к безумию.

Это было страшно. И он решил перебороть себя и сделать хоть что-нибудь. Проверить готовность аппаратуры, например. Карачаров знал, что порой бездумная, чисто механическая работа способна пробудить в человеке интерес к более сложным действиям.

Он включил ток и услышал тихое гудение соленоидов. Физик несколько раз прибавил и убавил мощность, потом медленно довел ее до предельной и, глядя на приборы, убедился, что соленоиды создают надежное поле.

Странный покой снизошел на него. Полубессознательно он переходил от одной группы приборов к другой, руки производили нужные включения и переключения, и, наконец, он оказался перед пультом, у которого стоял в момент своего единственного и победоносного эксперимента.

Руки осторожно приподняли прозрачный колпак и поместили пылинку – несколько сотых долей кубического миллиметра – в нужную точку на устойчивом постаменте. Потом прозрачный колпак снова опустился, пальцы тщательно затянули все винты. Правая рука легла на выключатель насоса. Где-то глубоко внизу насос заработал, и откачиваемый воздух зашуршал в трубопроводе.

Стрелка манометра скользнула влево. Теперь она находилась недалеко от нуля. Глаза заметили это, информация ушла к нейронам мозга. Руки, получив приказание, действовали дальше. Левая скользнула вперед и нашла самый дальний переключатель. Если повернуть его – сработают реле, и поток энергии из питателей хлынет в установку, изгибая пространство и сопространство в то, что физик называл петлей. Правая рука снова легла на регулятор поля, которому и в этот раз следовало втащить пылинку в деформированное пространство, протащить сквозь петлю и извлечь – но уже с обратным знаком.

Левая рука включила энергию. Зеленоватое сияние – крохотная искорка – возникло под прозрачным куполом. Карачаров механически отметил, что деформация пространства совершалась. Он включил магниты и стал постепенно увеличивать мощность тока. Эти магниты могли бы поднять вагон, но их едва хватало, чтобы протащить сквозь сопространственную петлю крохотную пылинку: такие требовались при этом энергии.

Железная пылинка покоилась на постаменте. Управляя приборами, Карачаров медленно сближал с нею зеленую искорку. Миг – и они совместились, и тут же автоматически включились на полную мощность магниты. Пылинка скрылась, перестала существовать в этом пространстве. Карачаров медленно вращал ручку. Пылинка вынырнула. И в то же мгновение раздался удар.

– Слышишь?

– Что?

– Кажется, взрыв…

– Разве?

– Я слышала. Погоди…

Вера приподнялась, но рука Карского, обнимавшая ее за плечи, не позволила встать.

– Не уходи, – шепнул он.

– Я хотела только посмотреть… Я боюсь.

– Все тихо. Наверное, показалось.

Пальцы правой руки медленно поворачивали регулятор, левая выключила поле. Карачаров перевел дыхание, вытер пот. Огляделся.

Как и в первый раз, эксперимент прошел нормально – и как тогда что-то взорвалось в стороне, где ничто, казалось бы, не влияло на знак вещества. Взрыв слегка повредил переборку, но дело было не в его силе, а в том, что он был каким-то образом связан с изменением знака пылинки. Какова его сущность? Над этим следовало подумать.