Читать книгу - "Альтер эво - Анастасия Александровна Иванова"

Естественно, теперь Майя не может вспомнить, что именно она позабыла, и это сводит ее с ума. Сводит с ума, да. Она чувствует, что воспоминание – где-то рядом, его нужно только ухватить за торчащий хвостик, и тогда она вытянет его на свет божий. Но хвостики не даются. Ускользают.

Как нитку в иголку вставлять.

Она не ударялась головой, не подвергалась гипнозу и не становилась жертвой воздействия токсичных химических веществ. У нее, конечно, вредный род деятельности, но не настолько, чтобы провоцировать избирательную амнезию. Так какого же черта она не может вспомнить… что-то?! Ведь это что-то по-настоящему большое, что-то громадное и жутко важное. Все-таки тупица она, и не место ей на этой работе. Не зря Лира так на нее поглядывает.

Ей нигде не место.

Парадоксальным образом последняя мысль приносит Майе успокоение. Впрочем, возможно, у нее просто передозировка перечной мяты. Либо же осознание того, что ты не принадлежишь этому миру, в чем-то сродни фактору конца света в Степановой трактовке. Ну не вписалась, извините. Что ж мне теперь, расшибиться тут, что ли?

Майя думает. Можно костьми лечь ради того, чтобы совпасть со средой. Можно гордо плюнуть – и страдать от того, что среда натирает, насмехается, бьет по локтям и коленям, заталкивает в школьный шкафчик; а то и вовсе погибнуть. Можно поменять среду. Здесь она впервые начинает понимать, на что именно рассчитывал Степан, когда подсел: создать для себя другую среду, вот что он хотел сделать.

До встречи с Давидом – три часа. Майя заваливается на диване на бок, подтягивает ноги. Но глаза так и не закрывает.

Поменять среду. Она уже столько раз решалась. Почему же ничего до сих пор не сделано?

«Потому что для этого надо быть другим человеком», – бормочет себе под нос Майя.

Значит, стань таким человеком, – бодро советует доктор Эков, или кто он там. – Проговаривать позитивные аффирмации пробовала?

«У меня шизофрения, – бурчит Майя. – Я разговариваю сама с собой».

Не отмазывайся. Хватит уже. Смотреть стыдно, честное слово.

«Если бы я стала другим человеком, мне уже не нужна была бы другая среда… Такой вот замкнутый…»

Хватит.

«Ладно. Я стану. Завтра».

Умничка. Тогда теперь поспи.

Майя проваливается в теплую ватную темноту. Как в воду. Ее всю жизнь пугает вода, но бассейн очень полезен и настоятельно рекомендуется для повышения кредитного лимита, так что она начала ходить туда на новой работе. Пять силовых в неделю – конечно, нужен бассейн. Фобии – слабачество. Она справится. Она уже купила полосатый купальник, симпатичный такой.

Во сне, в последнюю секунду, перед самым пробуждением, Майя вдруг вспоминает.

Распахивает глаза и садится на диване одновременно со звонком в дверь.

Кажется, теперь она знает, почему нужна вороне Марку.

4. В Изумрудном городе

1

Майе девять лет. Она стоит у обрыва, на самом краю, чувствуя, как под пальцами ног заканчивается земля. Внизу – темная мутная пучина. С тиной, утячьими говяшками, старыми выброшенными холодильниками и дьяволами.

В действительности берег пруда вполне пологий, высотой не больше пары метров. А глубины и столько не наберется – по крайней мере, у берега уж точно. Хотя из пруда ежегодно выуживают мертвецов – да-да, самых настоящих, синих, раздутых, ужасно страшных мерррр-тве-цццов! – но глубина тут совершенно ни при чем. Тут при чем то, что теплой зимой мальчишкам не надо бродить по льду, а взрослым дядькам холодным летом – купаться, нажарившись на берегу у водоема шашлыков, поскольку ни один взрослый дядя или тетя в детстве Майи трезвым шашлыки не жарит.

На берегу пруда растут старые графские ивы. Очень старые, отчего их толстые стволы нависают над водой кое-где почти горизонтально. На одной из веток повыше старшие мальчишки приладили тарзанку.

– Ну, давай уже.

Майе ужасно хочется прокатиться. И ужасно страшно. Славон, самый героический в трех ближайших дворах, на ее глазах катался уже миллион раз. Самая сложность – не в том, чтобы не разжать пальцы, пока летишь над водой, с этим-то она еще как-то справится. Самая сложность – удачно приземлиться на другой стороне ивы, где глинистая почва уже развозюкана миллионом отпечатков кроссовок в скользкую кашу. Если ты там не зацепишься, не словишь равновесие и будешь и дальше держаться за деревяшку тарзанки, тебя потащит обратно, но скорости, чтобы вернуться на тот берег, не хватит. И ты повиснешь над водой. И уже волей-неволей придется разжать пальцы. А тогда – все. Ничего ужаснее Майя представить себе просто не может.

Летние каникулы. На берегу около десятка мальчишек и девчонок. Майя – самая физически слабая, и она боится других. Она бы все лето пролежала с книжкой в маленькой комнате (это название исключительно сравнительное: называться большой не достойна ни одна комната в их квартире). Ее бы и сейчас здесь не было, если бы не Степан.

– Будешь прыгать или нет?

Между прочим, Степан ничуть не глупее ее. Даже умнее. Но он другой: он никогда не боится. Это его боятся, и только поэтому Майю еще не сжили со свету, хотя она этого полностью заслуживает. Она очень жалеет, что это ее из них двоих родили девочкой: Степану-то все было бы как с гуся вода, даже будь он девчонкой, а вот ей не помешало бы немного… Ну, вот этого всего. Наглости, в общем.

Брат больше не протягивает ей тарзанку, которую всегда кто-то должен держать, чтобы она не повисла в недосягаемости над бурой водой. Он отодвигает Майю в сторонку, а сам отступает на полтора шага – насколько позволяет веревка, – подпрыгивает и летит. Худощавое тело Степана описывает красивую дугу и приземляется и на той стороне дерева. Никто не протягивает ему руку, чтобы помочь удержаться, но ему на это совершенно наплевать. Зато он не налажал, как Игорек: не выпустил деревяшку. И теперь бросает ее обратно, и стоящая рядом с Майей Аня сноровисто ее ловит:

– Ты прыгаешь?

Зря она все это затеяла.

Они с Давидом сидят бок о бок в трансферном поезде. Молча. Других пассажиров почти нет, да и в терминале пустовато – еще очень рано. Майя силится не зевать каждые пять минут.

Трансфер довозит их до восточных гейтов, которыми Майя за время своей жизни в молле не пользовалась, кажется, ни разу. Там Давид говорит, что нужно сесть на электричку, и больше не говорит ничего.

Этим утром они вообще почему-то мало общаются.

Открывая ему дверь пару часов назад, Майя догадывалась, что