Читать книгу - "Последний вольный - Виктор Волох"

не было ни строчки о том, как мастер может обращаться со своим учеником. Ученик в нашем мире — это не студент. Это собственность. Крепостной. И то, что происходит за закрытыми дверями особняка наставника — это, как любят говорить в полиции, «бытовуха».

Когда я, избитый и перепуганный, приполз к Сергею и в Совет, мне просто указали на дверь. Они не хотели мараться. Это было «внутреннее дело клана Воронова». Я остался один на один с разъяренным Темным магов, который считал меня своей беглой вещью.

Даже сейчас, спустя годы, стоит мне закрыть глаза, и я чувствую тот липкий, животный ужас. Если вы никогда не были дичью, на которую охотится хищник, многократно превосходящий вас в силе и жестокости, вы не поймете. Мне едва стукнуло двадцать. Я был нищим, без связей, без жилья, прятался по подвалам и съемным квартирам в Бирюлево, вздрагивая от каждого шороха.

Сейчас я понимаю: Совет просто тянул время. Они ждали, когда Воронов тихо прикопает меня в лесополосе и решит эту «неловкую проблему». Нет человека — нет проблемы.

Но я выжил. Назло им всем. Выжил, заматерел и научился кусаться.

Поэтому, как вы понимаете, в Совете меня не ждут с распростертыми объятиями. Я для них — живое напоминание об их трусости. Кость в горле, которую и выплюнуть нельзя, и проглотить страшно.

Я знал, что Сергей не вернется, но простоял у парапета еще минут двадцать. Смотрел, как темнеет вода в Яузе, и ждал, пока уляжется дрожь в руках. Старые шрамы имеют привычку ныть в сырую погоду. Когда воспоминания наконец отступили, я выбросил Сергея и его предложения из головы.

Работать сегодня уже не было никакого настроения. Я захлопнул лавку, повесил на дверь тяжелый амбарный замок и направился в сквер. Леся должна была скоро подъехать.

Москва — город тяжелый. Даже обычные люди, лишенные дара, чувствуют это — свинцовый вес веков, наслоение миллионов судеб, смертей и надежд. Археологи называют это «культурным слоем», но для Видящего это не просто грязь и черепки в земле. Это гул. Вибрация, впитавшаяся в гранит набережных и кирпич старых особняков.

Но есть в этом городе «карманы», тихие заводи посреди бетона. Место, куда я шел, было одним из них.

Формально это был не совсем парк. Это был классический московский долгострой в десяти минутах ходьбы от моей лавки. Лет пятнадцать назад здесь снесли старые гаражи и обнесли территорию зеленым забором, повесив плакат «Элитный жилой комплекс Заря». Застройщик сбежал с деньгами на Кипр, плакат выцвел и облез, а котлован зарос так, что превратился в настоящие джунгли. Местные жители давно перестали замечать дыру в заборе, а городские власти, кажется, просто забыли, что этот кусок земли вообще существует. Идеальное место, чтобы спрятаться от камер «Безопасного города» и любопытных глаз.

Я расстелил плед под старым раскидистым кленом, который вырос прямо из кучи строительного мусора, и прислонился спиной к стволу.

Через пару минут со стороны проспекта послышался шорох шин и легкое поскрипывание цепи. В дыре забора мелькнуло колесо, и на поляну выбралась Леся. Она вела велосипед, ловко пригибаясь под ветками. Заметив меня, она кивнула и свернула с тропинки.

Если бы вы встретили Лесю в метро, то увидели бы обычную девчонку лет двадцати: бледная кожа, огромные, в пол-лица, серые глаза, каштановые волосы, небрежно стянутые в два пучка. Одета в мешковатые штаны с кучей карманов и поношенную ветровку. Но если присмотреться… Вы бы заметили, что она двигается слишком осторожно, словно идет по минному полю. Она всегда смотрит под ноги. Она никогда не касается перил в транспорте. И взгляд у нее расфокусированный, будто она видит не вас, а то, что стоит у вас за спиной.

Леся, заложница ситуации, из которой нет выхода. Маги, даже самые слабые, могут при желании заглушить свой дар — уйти в запой, заблокировать сознание, стать обычными обывателями. У Леси такого выбора нет.

Триста лет назад, где-то в глухой деревне под Тверью, один из её предков очень неудачно перешел дорогу местной знахарке. В сказках ведьмы варят зелья и летают на метлах. В реальности та бабка была «чернушницей» злобной, мстительной тварью, которая знала слова, способные сгноить человека заживо. Вместо того чтобы просто убить обидчика, она прокляла его род по женской линии.

Я не знаю, как той полуграмотной старухе удалось сплести такую сложную структуру, но работу она сделала на совесть. Её кости давно истлели, а проклятие цветет и пахнет. Леся — «громоотвод». Она притягивает к себе энтропию. Неудачи, мелкие катастрофы, странные сущности из Нави — всё это липнет к ней, как мухи на мёд.

Обычный маг этого даже не заметит, если не знает, куда смотреть. Но если я настрою зрение, то вижу вокруг неё серебристую дымку, похожую на статические помехи старого телевизора. И поверьте, находиться внутри этого поля — удовольствие сомнительное.

— Привет, — тихо сказала Леся.

Она прислонила велосипед к дереву, скинула тяжелый походный рюкзак, но на плед не села. Опустилась на траву в трех метрах от меня. Это у нас неписаное правило: соблюдать дистанцию, чтобы её «фон» не коротил мои амулеты.

— Ты как, Макс? — она внимательно посмотрела на меня своими прозрачными глазами. — Выглядишь паршиво.

— Спасибо на добром слове.

— Я серьезно. Фон тяжелый. Случилось чего?

Я поморщился. Скрывать что-то от Леси бесполезно — она чувствует ложь и тревогу лучше любого детектора.

— Привет из прошлого. Человек из Совета заходил.

Она понимающе кивнула, не став лезть с расспросами.

— Ну что, глянешь?

— Показывай свою находку.

Леся только этого и ждала. Она расстегнула рюкзак и с предельной осторожностью, словно там была бомба, извлекла сверток, замотанный в плотную тряпку. Наклонилась вперед, положила сверток на край моего пледа и тут же отпрянула назад.

Тряпка развернулась. Я подался вперед.

На выцветшей ткани лежал предмет, похожий на куб. Но сделан он был не из камня или стекла. Материал напоминал застывшую, темно-бордовую кровь или густое вино, схваченное морозом. В глубине граней что-то едва заметно пульсировало, и от одного взгляда на эту штуку у меня заныли зубы.

Куб был увесистым, размером с крупный апельсин или, если быть точным, грань была сантиметров семь-восемь. Цвет густой, насыщенный, как у выдержанного гранатового вина или запекшейся крови. На стекло это похоже не было: материал казался слишком плотным, матовым, поглощающим свет. Но если присмотреться, в самой его глубине, в вязкой темноте, медленно дрейфовали крошечные белые искры, словно звезды, пойманные в янтарь.

— Хм, — я сел поудобнее, не решаясь