Читать книгу - "Переполох в змеином гнезде - VergusVolunar"

потом третья. После той самой третьей, он огляделся и выискал глазами своих приятелей. Убедившись, что те счастливо проводят время с дамами, он развернулся и подошёл… к Эленвен. Посол стояла в стороне от танцующих пар, возле широкой колонны, и пила вино из бокала. За ней Лейф последнее время следил, подлавливая момент, когда та будет одна.

А то, что произошло потом… Не один из присутствующих на приёме не смог бы предсказать. О дальнейшем поступке Довакина народ будет говорить ещё долго. Осуществление первой части плана Драконорождённого и правда выглядело так, что Шеогорат бы одобрил.

Лейф подошёл к Эленвен и нежно взял её за руку, приглашая на танец. Эльфийка опешила от такого и не сразу нашлась с ответом. Когда она открыла рот говорить, то не успела сказать и слова, так как Лейф резко притянул её к себе и засосал прямо в губы, а рука его опустилась по стройной талии. Посол впала в ступор от такой великой наглости и не сразу начала противиться. Но всё же она пришла в себя и подняла шум. Как только Эленвен начала брыкаться, Довакин отпрянул и ошеломил её быстрым ударом кулака в лицо, чтобы она не могла сконцентрироваться и применить заклинание.

Все гости на приёме, тем временем, побросали свои занятия и начали толпиться вокруг, мешая страже подойти и разобраться с виновником торжества. Те, кто видел, слабо верили собственным глазам, а кто не видел за спинами остальных, изо всех сил пытались рассмотреть. От удара Драконорождённого Посол скорчилась от боли и схватилась за голову. Толчок отбросил эльфийку к колонне и она, вдобавок ко всему, стукнулась затылком о камень. Пока стражники не подбежали и не скрутили Лейфа, он успел разорвать одежду на ней и дотронуться до оголённого тела.

Подоспевшие охранники оттащили его, немного поколотили и наконец обездвижили заклятием паралича. Тело до сих пор болело от тех побоев, но для бывалого воина это был пустяк.

А дальше, Лейфа подхватили и потащили в посольские казематы, где он и лежал сейчас, прокручивая в голове всю эту цепочку событий. Когда его заволокли в камеру и бросили на сено, он всё ещё не мог пошевелиться. Выпитое вино сделало своё дело, и он довольно быстро уснул, так и не дождавшись возвращения двигательной способности.

Довакин открыл глаза и вылез из воспоминаний. Жажда заставила его сесть и оглядеть своё место заключения. Он находился один в маленькой каморке, стены в которой, как ни странно, были деревянные. Только дверь была из железных прутьев, а на боковых стенах находились большие решётчатые окна высотой в половину человеческого роста и шириной во весь участок, позволяющие видеть соседей по камере. На какое-то время у него опять пробудился внутренний зодчий, на этот раз недоумевающий от необычного архитектурного исполнения темницы. В комнате отсутствовала какая-либо мебель, а из предметов только ведро и миска с хлебом стояли возле входа. К ним-то Лейф и пополз, рассчитывая хоть немного промочить горло.

Ведро оказалось наполовину заполнено водой. Довакин сначала вволю напился, а потом всполоснул рожу. В миске лежала не первой свежести краюха хлеба, которую он, недолго думая, схватил и принялся нажёвывать. Другой рукой он поправил волосы, и тут же вспомнил про призванный удерживать их обруч, не обнаружив таковой на лбу. Впрочем, предмет сразу отыскался на сенном ложе и снова был устроен на голове. Видать, слетел, когда его носителя грубо бросили. Сдёргивать одежду с Лейфа никто не стал: он сидел всё в том же расшитом кафтане и богатых красных сапогах. Правда, теперь наряд был измят и несколько колосков сена на него налипли.

Ещё не покончив с краюхой, он отряхнулся от колосьев и поднялся на ноги, решая поглядеть на соседей. Так как сидел он до этого напротив «окна» левой камеры, то и заглянул первым долгом в неё. Там находился вполне обычный молодой бретонец в изорванной рубахе, который, увидав Довакина, заговорил первый:

– С добрым утром, богатенький. Как спалось?

– Это я-то богатенький? – непонимающе переспросил Лейф, вальяжно жуя булку.

– Хотя, рожа у тебя как у матёрого головореза с большой дороги, – сказал бретонец, вглядываясь в лицо норда. – Но платье… точно у белоручки из знатного рода. Проклятье, да ты можешь быть вообще кем угодно!

– А ты и не утруждайся думать, всё одно не догадаешься, – философски ответил Довакин. – Слишком длинно рассказывать, кто я такой.

– О, так у нас тут сэр Загадка в тюрягу загремел, – продолжал сосед слева. – А имя своё хотя бы назовёшь?

– Отчего бы не назвать. Лейфом меня именуют, – ответствовал Довакин, не видя больше смысла в маскараде.

– И за что же такой таинственный Лейф угодил в талморские казематы? – спросил бретонец, устраиваясь на своём ложе.

– На приёме перепил и надебоширил немного, – отстранённо проговорил норд.

– Немного, говоришь? Ну право, дурачка-то из меня не делай, – сосед поудобнее разлёгся на сеновале. – За «немного надебоширил» талморцы в подземелье не волокут, там явно что посерьёзнее. И почему ты ведёшь себя столь странно, как будто всё так и задумано? Ох, не нравишься ты мне, Лейф. Мутный ты какой-то.

– А ты, стало быть, не мутный ни разу. Развалился, вон, как редгардский эмир на подушках. Наложниц токмо не достаёт для цельной картины.

– Я стараюсь сохранять положительный настрой, хоть и участь моя незавидная, – сказал бретонец, заметно помрачнев.

– И кто же ты таков будешь?

– Меня зовут Этьен, я из Рифтена. Эти высокоманерные жёлтые рожи считают, что я знаю местоположение старика, который там скрывается. Уж знать не знаю, зачем он им понадобился, но допрашивали меня уже два раза. Меня пока особо не трогали, да вот боюсь, что в следующий раз уже поведут в пыточную. А я подходящего старика хоть и видал в Крысиной норе, но где он живёт не интересовался. Надеюсь, они подумают и поймут, что я уже и так им всё выложил.

Этьен подхватился на ноги и подошёл к разделительной решётке. Он посмотрел Лейфу точно в глаза и нешуточно проговорил:

– Уж не серчай не меня, кто бы ты ни был. Сам понимаешь, нахождение в неволе не делает человека добрее. Да и скучно здесь до жути, хоть на стену ползи. Две камеры слева пустуют, а та увечная не желает со мной говорить.

У Довакина и в мыслях не было сердиться на соседа. Норда заинтересовала только последняя