Читать книгу - "Там чудеса - Кристина Тэ"

Ей гонять и не пришлось – всем командовала Дотья: чтоб над одной бадьей беспрестанно пар клубился, а другая чуть ли не коркой льда покрывалась; чтоб цветов вокруг было много, как в диком поле, а света – мало, будто прикорнул Хорс, отвернулся; и чтоб не чадили жирники, не сквернили вонью аромат цветов и девичьей чистоты.

Зря надеялась Людмила на трех помощниц и тишину – весь терем в комнату набился. Выстроились девы вятшие вдоль стен, тихое «а-а-а» затянули, пока старшие с невесты сорочку стаскивали и ступни ее травами натирали. А после уже Чаяна у ног ее присела и Фиру к себе поманила.

– Кровь предков великих, – прошептала, зачерпнув из стоявшей рядом чаши горсть крупных красных ягод. – Сила всех матерей и дочерей.

В неверном, зыбком свете жирников древесные глаза княгини сверкнули пламенем, русая корона волос заискрилась, а тонкие пальцы ягоды смяли и принялись темным соком на коже Людмилы руны выводить. Какие-то Фира учила и знала, другие – родовые, тайные – видела впервые и даже не пыталась запомнить.

Не про нее такие ставы.

Так что она просто сидела рядом, на усыпанном цветами полу, и бездумно следила за витьем сложного узора. Вдыхала пар и густой запах сладости и железа, а когда в ее расслабленную ладонь тоже всыпали ягод и силком сжали кулак, растерялась.

– След оставь, – тихо велела Чаяна. – Не словом – чувством.

И Фира поднялась. Замерла против Людмилы, молчаливой, напряженной, в лицо ее бескровное взглянула и коснулась влажными кончиками пальцев ее лба:

– Подумай, вспомни – и я услышу даже в другом мире.

И вспыхнули четыре темных пятна на челе сначала золотом, потом серебром и наконец развеялись без остатка, ушли под кожу.

– Сила земли далекой, подруги верной, сестры названой, – произнесла Чаяна, тоже вставая. – Сила отца и братьев, мужа и сыновей, сила воинов, – добавила, прижимая растопыренную пятерню к животу, и напоследок коснулась большим пальцем груди над сердцем. – Сила богов и всего сущего.

В тот же миг распев оборвался. Грохнули ставни: то нянька с дворовыми девками жирники затушили, тряпки с окон сдернули и створки распахнули, впуская в горницу дневной свет.

Душа Фиры задрожала, забилась, будто желая вернуться в прежнее таинство, но вокруг уже суетились, бегали, окунали Людмилу то в одну бадью, то в другую, обливали, ветошью обтирали и снова пели, но на сей раз слова земные и понятные, а еще неожиданно веселые. О бравом князе, что явился с южных берегов и привез любимой дивные сапожки, да о том, как славно будет в этих сапожках на пиру плясать.

Лица у всех смягчились, раскраснелись, растянулись в улыбках, будто не вершилось здесь только что ничего особенного, и даже Людмила оттаяла, осмелела, морщилась и ворчала громко, погружаясь то в жар, то в холод.

Фира же застряла умом где-то между двумя мирами: меж полумраком и солнечным днем, меж утробным животным стоном и радостной побывальщиной… меж Навью и Явью, как говорят. Стояла она в стороне от общей суеты и все на руку свою глядела, на которой ни капли ягодного сока не осталось. Будто все ушло Людмиле в голову или растворилось у самой Фиры в крови.

– Ведьма во врагах – горе, а в друзьях – истинное счастье, – прозвучало рядом, и она подняла глаза на Чаяну. – Нечасто такое увидишь, не заманишь ведьму на девичник.

– То, что я сделала…

– Защиту ей даровала. Связь вашу укрепила. А что получилось все, так, значит, чисты твои чувства и искренни. На вот, держи. – Княгиня протянула Фире резной деревянный гребень. – Как обсохнет, будешь этим чесать, остальные обычными обойдутся.

– А этот необычный?

Фира повертела его и так и этак. Дерево темное, гладкое, по широкому краю вьюнок бежит, а кончики зубцов белые-белые, будто в молоко их окунули.

– Жених подарил. – Чаяна улыбнулась, а потом и рассмеялась тихонько. – Видно, до зари поднялся, чтоб к мастеру в посад слетать. Видишь, свадебник? – Она указала на вырезанный в сердцевине гребня оберег – четыре спутанных кольца. – На юге иначе режут, прорехи в кольцах оставляют, а так – только у нас. Позабыл, поди, дары прихватить, теперь выкручивается.

– Разве ж плохо, что он старается? – удивилась Фира.

Что бы ни думала она о Руслане, каким бы грубым и кичливым он ей ни виделся, Людмилу он явно любил. И пусть теперь открылась причина ее недавней вспышки – если принес жених с утра подарок, то мог и наговорить про Фиру гадостей, а княжна послушала, – все ж этот его поступок с гребнем казался скорее добрым, чем нет.

– Отчего же плохо? Потешно просто. – Чаяна пожала плечами. – Идем, пока с красавицы нашей всю кожу не содрали. И терпит ведь…

И она поспешила к девицам, и впрямь уже натершим Людмилу докрасна. Та стояла меж двумя дубовыми бадьями, недовольная, дрожащая, и отмытые стопы ее тонули уже не в цветах, а в разлившемся вокруг болоте.

«В то время как Руслан с мужиками просто в баньку сходил», – подумала Фира, но тут же головой тряхнула. Не ее это дело – чужие традиции ругать, тем более не знаючи. Может, ему и похуже, чем княжне, пришлось, и посложнее.

Фира гребень за пояс сунула, взгляд Людмилы поймала, улыбнулась и пошла на ее ответную улыбку.

За окном гудел детинец и уже гулял посад. Мелькали средь голов в платках и шапках простоволосые, украшенные венками, что плелись вчера в светлице, – видать, быстро телегу опустошили. В поле за второй стеной жгли костры, где-то звенели песни, все как одна веселые, а то и похабные. Со двора тянуло жареным мясом, жиром и хмелем; челядь в гриднице громыхала скамьями, крыла столы, хохотала и менялась слухами.

Пир обещал быть славным, и радовались скорому счастью Руслана и Людмилы все или почти все. Даже самая темная душа в Яргороде, ждавшая эту свадьбу сильнее прочих.

Глава IV

Путь до капища и обратно сном полуденным промелькнул, видением. Казалось, только отплясали свое дружки у ворот, отдарились от ватаги девиц тканями дорогими, каменьями разноцветными да деревянными игрушками, а вот уже и Людмилу вывели за порог.

Укутанная в снежную паволоку[9] с головы до пят, сама она и шагу ступить не могла, чтоб со стеной не столкнуться, так что княгиня и нянька держали невесту под руки и походя наставляли.

– Не вертись…

– Не дергайся, когда плеть щелкнет, – то лишь покров срывают…

– Молчи, пока волхв не кивнет…

– Фира здесь? – перебила Людмила приглушенно.

– Здесь, здесь. Куда она денется?

Фира шла прямиком за ними и легонько коснулась кончиками пальцев ее напряженной спины, успокоила:

– Я буду рядом.

И почти не нарушила слова, хотя в тот же миг ее оттеснили, отгородили, вытолкали прочь из шумного кокона.

Впрочем, в стороне и дышалось свободнее, и видно было лучше. И спешившегося Руслана, который скинул сапоги да так и шагал до капища босоногий. И расписную телегу, где средь охапок цветов сидела невеста, все еще прикрытая паволокой, слепая и будто окаменевшая. И новые пляски дружек, теперь уже с клинками: тонкими, изогнутыми. Фира таких раньше не встречала, но знала, что железо не просто мелькает в воздухе, а обереги чертит – пусть не прочесть ни одного, так и не для нее они предназначены.

Боги-то уж наверное прочтут.

Песни тоже пели: парни – про подвиги Руслана, девицы – про красоту и кроткий нрав Людмилы. И вроде простые слова, незамысловатые, но Фира никак не могла уловить нить и прошептать хоть парочку.

Потому шептала то, что шло на ум: то ли заговор ведьмовской, то ли полустершуюся из памяти луарскую молитву. И силу придремавшую по крови разгоняла, чтоб не теряться в случае опасности, сразу в бой ринуться.

За воротами детинца зашумели пуще прежнего – а может, просто голосов стало больше. Полетело под смазанные шустрые колеса телеги зерно, забили в бубны глумилы, закружили вокруг вереницы гостей ароматные лепестки…

– Срывай! – вдруг заорал кто-то даже не из высыпавшей на улицы посада толпы, а будто из далекого окна, и его тут же поддержали:

– Срывай! Срывай!

Посмотреть на невесту хотелось всем.

Фира не поняла, кто именно щелкнул плетью – не то коренастый колченогий дядька Руслана, не то рослый побратим его, Третьяк, – но от резкого свиста вздрогнула, охнула и едва не бросилась