Читать книгу - "ДАзайнеры - Олеся Строева"

– Разве в кофе есть что-то романтическое? – подмигнул Буффон. – И что все пьют этот кофе?.. А действительно, что еще пить? – добавил он, подумав.

– Десять ноль-ноль, – сказала Дама, глядя на большие часы, прикрепленные к дереву.

– Бом-бом, – ответил маятник.

– Так, ну и кто на сей раз к нам пожалует? – поднялась Дама и направилась к обшарпанной двери, торчавшей посреди пустыни без какого-либо помещения за ней.

* * *

«…Ныне принадлежит черни… Мы нашли счастье – говорят последние из людей… Кто не может лгать, не знает, что такое истина…» – он шел по бульвару Сен-Мишель мимо Люксембургского сада и перелистывал свой блокнот оранжевого цвета… – Падшесть – затерянность в бытийствующем… Вот это лучше. Интуитивная малопонятная поэтика. И все же немецкая иррациональность плохо вписывается в этот чувственный французский импрессионизм», – подумал он, засовывая блокнот в тряпичную сумку, висевшую на боку.

– Escuse moi, common on peut chercher le Pantheon?^[1] – обратились к нему две крошечные китаянки с рюкзаками.

– Allez tous droit et tournez a droit^[2], – объяснил он и сам тоже свернул на оживленную улицу Суфло. Ему хотелось выйти к реке со стороны Бернардинов, чтобы увидеть южную часть собора, полюбоваться, как готический монстр плывет по бурым волнам Сены, выбросив с бортов апсиды белесые весла стрельчатых арок. Он купил на углу маслянистый креп, фаршированный сыром и зеленью, и торопливо углубился в узкие тихие улочки, укрываясь от шумного бульвара, и, вскоре, перейдя широкий Сен-Жермен, оказался между набережными Монтебелло и Турнель. На Монтебелло, как всегда, торговали букинистическими раритетами и гравюрами, а прямо над ними громоздился корабль Нотр-Дама со своими неуклюжими лопастями, сегодня в пасмурную погоду больше похожими на реберные кости огромного скелета доисторического динозавра. Дождь был настолько мелким, что капли практически висели в воздухе. Сквозь них очертания мифического города расплывались и становились разноцветными пятнами, неудивительно, что Моне здесь изобрел новый метод живописи. А может быть, это был вовсе не дождь, просто слезились глаза, поскольку организм еще пребывал на грани сна и реальности.

«Маловато желтого цвета для такого дня», – подумал он.

Дело в том, что с прошлого года Буффон отмечал 30 марта как особый праздник. В этот день родился человек, вздумавший безрассудно высвечивать истину бытия через Башмаки, от чего, по всей видимости, и погибший. Сегодня с утра ему пришла в голову мысль поискать на Монтебелло что-нибудь вроде письма Винсента к брату или кусок его соломенной шляпы: мало ли что может оказаться в коллекции барахольщиков. Искать в Париже в это время года настоящие подсолнухи было бесполезно, но заказать в каком-нибудь уличном кафе абсент не представляло никакой сложности. Таким образом, план праздника наметился сам собой: сначала книжные развалы, потом музей Д'Орсэ – сразу на третий этаж, поглядеть на Башмаки, а дальше полынная водка со всеми ее непредсказуемыми последствиями.

Буффон разглядывал гравюры и акварели в пыльных фолиантах, пытаясь найти лоскуток экспрессионистического холста застенчивого безумца, но натыкался лишь на средневековые вензеля и выцветшую латиницу на пожелтевших страницах. Были еще разукрашенные фотографии в стиле модерн начала прошлого века, перечень химических элементов из какого-то рецепта 1897 года, и даже счет, выписанный Сезанну за приобретение масляных красок на улице Сен Жак.

«Забавно было бы обнаружить здесь черновик текста „The End, например. Раз уж Джим обосновался на Пэр-Лашез среди литературных достояний нации, почему бы не торговать здесь его поэзией наряду со всеми остальными артефактами», – усмехнулся Буффон.

Так и не найдя ничего подходящего к случаю, он отправился вдоль Сены в направлении набережной Д'Орсэ. Этот берег, описанный столько раз великими писателями, странным образом волновал и его. Будто дух Гюго, Хемингуэя, Сартра, Кортасара и даже этого чудного Миллера не мог выветриться с мостовых и парапетов. Под мостами скрывались все те же клошары, лодки и баркасы теснились у берега, на стульях, обращенных к реке как к главной сцене действий, сидели вечные посетители. Он прошел место, где остров Ситэ заканчивался острым щучьим носом, и подумал:

«Одного тошнило от реальности, другой бродил неприкаянный, мечтая о своей Аргентине, третий никак не мог отвлечься от физиологии, четвертый обратился в иллюзию о непрерывном празднике, а что я? Все никак не выберусь из повседневности! Когда же настанет для меня реальность? Что-то пока не тошнит. И при чем тут слон?» – поглядел он на скульптуру перед входом в музей и вошел.

После Башмаков стало гораздо веселее.

«Ну что, постоял в просвете бытия и хватит», – пробубнил он себе под нос и решил отправиться переулками на улицу Вожирар. Сначала он хотел заглянуть в сорбонновскую столовую, но при воспоминании о котлетах с сырым не прожаренным фаршем желание отпало. Он завернул за угол и прошел на площадь Одеона, где располагалось известное питейное заведение.

Буффон устроился за уличным столиком, достал из сумки блокнот и взял свежую газету. Просмотрел ее от начала до конца, но не обнаружил ни одного сообщения о знаменательной дате. Заказав два стакана абсента, он поставил один перед собой, а другой напротив.

– Ну что, Винсент, за тебя! – сказал он тихо и проглотил горькое питье. Потом поменял местами стаканы и опрокинул второй, скорчив судорожную гримасу. Затем откинулся на спинку соломенного кресла и блаженно улыбнулся. Затерянные в бытийствующем прохожие проходили мимо, вверх ногами падая в доступное.

– Отчего же истину могут познать лишь лжецы? – вспомнил он загадку сегодняшнего дня. – Те, кто могут лгать, те знают как истину, так и неистину. То есть если истина есть абсурд, то те, кто лгут, а на самом деле прозрели истину, просто притворяются, что смысл существует.

Он заказал еще два стакана, открыл свой оранжевый блокнот и стал записывать разные мысли, приходившие в голову. Через некоторое время, подняв глаза, вдруг заметил на противоположной стороне площади нелепого господина в клетчатом пиджаке. Мало того что клетки на пиджаке были ярко-голубого и оранжевого цвета, и господин ехал на велосипеде с тремя огромными колесами, самое удивительное в нем было то, что в свободной руке он держал настоящий желтый подсолнух. Буффон протер глаза и изумленно уставился на господина. А тот пересек площадь, остановился неподалеку от кафе, слез с велосипеда, пристегнул его к поручню и пошел прямо на Буффона.

– Разрешите, – господин бесцеремонно подсел к столику. – Надеюсь, я не опоздал? – он протянул цветок.

– Откуда у вас подсолнух в это время года? – сказал опешивший Буффон.

– Меня зовут мсье Кочубей. Я знал, что вам понравится мой подарок.

– Не понял, – Буффон наклонился вперед.