Читать книгу - "Блудный сын, или Ойкумена. Двадцать лет спустя. Книга 1. Отщепенец - Генри Лайон Олди"

Это случилось давно, очень давно.

Мир в ту пору, возможно, и не был молод, а Лусэро Шанвури был, и никто ещё не называл его Папой. О да, Лусэро Шанвури был молод, глуп и слеп, потому что родился каких-то тридцать два года назад, и родился слепым, а мудрым ему ещё лишь предстояло стать со временем, которое поджидало беднягу впереди, за поворотом дороги, и носило имя будущего. Выйдя из утробы матери, Лусэро Шанвури узнал, как рождаются дети; совершив свой первый выход в большое тело, он узнал, как рождаются антисы; и вот для слепца и карлика, ничтожества и исполина, пробил час узнать, как антисы умирают.

Нинки-Нанка разослал приглашения на проводы.

Антисы чуют приближение смерти. Это гибнут внезапно, в бою или катастрофе, а умирают обстоятельно, с душой, до печёнок проникаясь важностью момента. Антисы чуют приближение смерти, а антисы расы Вудун слышат шаги костлявой с особенной чуткостью, потому что лоа, дух жизни, обитающий в них, имеет уши большие, как у слона, а барабанные перепонки тонкие и туго натянутые, как крылья летучей мыши. Нинки-Нанка, лидер-антис расы Вудун, уроженец Китты, райского курорта, если верить галактическим справочникам, и кромешного ада, если верить киттянам, грудью встречающим натиск туристических орд под боевой клич: «Чего изволите?!» – впрочем, мы отвлеклись. Короче, умирающий Нинки-Нанка знал, что за гость крадётся к нему из-за горизонта событий, и собрал друзей во дворе дома, желая как следует попрощаться.

– Ко мне! – вскричал он на всю Ойкумену.

В числе прочих явился к Нинки-Нанка молодой глупец Лусэро Шанвури, которого ещё никто не звал Папой, а вместе с ним – трое других антисов, чьи имена сохранились в истории, но не в этой истории. Они выпили вина, потом они выпили ещё вина, и так прошёл день, два, три, а может, целая неделя. Время не только ждёт за поворотом дороги и называется будущим – оно также горит в сердцах антисов, даруя им великую силу, и называется настоящим. Но когда ты пьёшь вино и опять пьёшь вино, и смеёшься громко-громко, чтобы не заплакать, время сыплется песком сквозь пальцы, и уже трудно сосчитать точное количество песчинок.

– Пора! – сказал Нинки-Нанка.

Смерть стояла у него за спиной. Смерть чесалась у себя в промежности, как делают все смерти этого мира, потому что дурно воспитаны и редко моются; смерть чесалась, кряхтела и ждала, когда же Нинки-Нанка возгласит: «Пора!» Услыхав заветное слово, смерть замахнулась кремневым топором, желая размозжить Нинки-Нанка его бритый, его складчатый затылок. Топор смерти размозжил множество затылков, больше, чем вшей на бродяге. Но в этот раз топор взвизгнул от бессилия, ибо могучий Нинки-Нанка был не только могуч, но и быстр – во всяком случае, быстрее какой-то дурно воспитанной смерти.

Выйдя из малого тела в большое, антис молнией ринулся в чёрное небо, и смерть с завистью проводила его взглядом. И все, кто пил вино во дворе дома, с завистью проводили взглядом улетевшего Нинки-Нанка – ведь им, когда смерть встанет у них за спиной с кремневым топором в руках, ни за что не удрать от топора в чёрное небо. Не удрать, да, никому не удрать – кроме могучего Нинки-Нанка, а также слепого Лусэро Шанвури, которого ещё никто не звал Папой, и троицы иных антисов, чьи имена мы знаем, но вам не назовём.

Если антисы-провожающие и отстали от Нинки-Нанка, то совсем чуть-чуть. Догнать его не составило труда. На орбите Китты, райского курорта и кромешного ада, нет, за орбитой Китты, чтобы не привлекать внимания диспетчеров и звездочётов, друзья окружили слабо пульсирующего Нинки-Нанка. Они видели его так, как умеют видеть только под шелухой – у могучего Нинки-Нанка было тело крокодила, больше любого крокодила на свете, голова лошади, больше любой лошади на свете, и шея жирафа, длинней, чем у любого жирафа на свете. Нинки-Нанка был страшен для врагов, но это время минуло и нареклось прошлым. Нинки-Нанка был прекрасен для друзей, но и это время минуло, назвавшись прошлым.

– Горе! – воскликнем мы, и будем правы.

Нинки-Нанка пульсировал всё реже. Мощь его расточалась, связи делались тонкими-тонкими, как паутинки. Местами они рвались, и трое антисов постарше знали, что происходит, и грустили, и ждали наготове, поскольку это были не первые проводы, в каких они принимали участие, ждали и надеялись, что их готовность не понадобится. Знал, что происходит, и четвёртый – Лусэро Шанвури, впервые присутствующий на проводах. Он знал, ибо ему объяснили, чего ждать, и был наготове, ибо его предупредили заранее, и надеялся, что его обманули, зло подшутили над слепым карликом, каким родился Лусэро, и над пауком-гигантом, каким Лусэро виделся в большом теле. Сказать по правде, мало кто осмелился бы шутить с грозным чудовищем, но чувство юмора – самое безбашенное чувство в Ойкумене, с него станется.