Читать книгу - "Зенитный угол - Брюс Стерлинг"

Ван перевёл дух и затопотал вверх по крутой алюминиевой лестнице. Отворил двустворчатые стеклянные двери. Прошел по коридору, отделанному темной пробкой.

В комнату А37 он постучал.

Дверь открыла старуха в бифокальных очках, пёстром платке на волосах и свалявшемся вязаном свитере.

– Извините, – пробормотал Ван, – ошибся.

– Вы, должно быть, муж, – заявила цыганка.

– Э… да.

– Поздно вы. Дотти уже ушла. Почему не позвонили?

Ван увидел телефон на прикроватной тумбочке.

– Сейчас же позвоню!

– Не надо. Она на съёмке.

– Ночью? – удивился Ван.

– Конечно ночью! Это же обсерватория!

От шума проснулся Тед, спавший в пластмассовой люльке у изножья кровати. Малыш заерзал на разукрашенных диснеевскими мультяшными персонажами простынях, высунулся из-за решетки и, увидев Вана, заорал.

Ван переступил порог и подхватил сына на руки.

Тед очень вырос. На головке вились новенькие светлые волосики. Похоже было, что он потяжелел раза в полтора и, когда начинал сопротивляться, делал это всерьёз. За долгое отсутствие Вана лакрично-мягкое младенческое тельце налилось мышцами. Казалось, что он сейчас натянет штанишки, подхватит чашку с погремушкой и пойдет наниматься на работу.

– Это я, твой папа, – попробовал поторговаться Ван.

– Ниииии! – Тед заколотил толстыми ножками, будто бежал дистанцию с барьерами. В красной фланелевой пижамке, надетой по случаю холодов, он походил на маленького лесоруба. – Нииииииииии, ни, мама!

От подгузника его попахивало.

– Я скажу Дотти, что вы наконец добрались, – сообщила неведомая нянька и тут же испарилась.

Ван опустил Теда на холодный пол, нашаривая пачку подгузников. Он уже сто лет не менял малышу подгузники, но это умение было не из тех, что забываются. Тед очень обиделся на эту бесчеловечную процедуру и уставился на Вана с горьким, бессильным подозрением.

– Всё в порядке, малыш, – соврал Ван.

Он застегнул Теду пижамку и поставил сына на пухленькие ножки. Упрямо нахмурившись, Тед вцепился в край маминой кровати и бочком отодвинулся от Вана подальше.

Впервые в жизни Ван понял, что сломало его отца. Это было чувство вины. Вот почему он в конце концов сдался – от жгучей, мерзостной, мучительной, унижающей, вполне заслуженной вины. Бывают в жизни грехи, которые невозможно искупить до конца дней своих.

Ван присел на кровать Дотти – узкую и жесткую. Высокоэкологическая комната действовала ему на нервы. Он словно забрел в каюту какой-то альтернативной Дотти из дурацкой серии «Звёздного пути». С тугих чистых простыней подмигивали крошечные незабудки. На бамбуковом гардеробе стояли электроплитка и миленький чайник. В углу – небольшой холодильник почему-то овальной формы.

Страшнее всего была эргономическая подставка под компьютер, собранная из пластиковых колец и алых пластиковых таблеток. Одна гнутая полочка торчала в сторону на металлическом штативе, изогнутом под немыслимым, жутким кэрролловским углом. На ней стояла одинокая пустая пыльная вазочка.

Комната неслышно орала, требуя мужского тревожного присутствия. Она нуждалась в том, чтобы ее взъерошили. Ван с трудом удержался, чтобы не расколотить что-нибудь.

– Тед, сынок, как ты тут живешь? – Тед ответил жалобным хныканьем.

– Ну, Эдвард! – настаивал Ван.

Тед обернул к нему личико и смерил отца скептическим взглядом.

Ван раскрыл рюкзак.

– Хочешь посмотреть на классную штуку? Я тебе покажу мой бластер!

В коридоре послышались шаги. Дотти сделала новую прическу и набрала пять, а то и десять фунтов. Ван вскочил на ноги. Дотти метнулась через всю комнату и повисла у него на шее, чтобы поцеловать – крепко и надёжно, будто говоря: «Я твоя жена, а вот мои губы».

– Долго добирался, милый?

Мягкие ее ладони держали Вана, словно спасательный круг. Одиночество истекало из него, точно отрава.

– Какая же у вас тут глухомань!

Дотти кивнула, блеснув голубыми глазами.

– Да! Да. Но от нас не уходят.

Она стряхнула с плеч куртку-пуховик.

– Почему?

– Кормят уж очень хорошо! Индийская кухня, китайская кухня, сегодня вот барбекю было… Лосятина!

При взгляде на Дотти Вану делалось так хорошо, что он едва не терял сознание.

– Ты так выглядишь здорово.

– Это мой костюм телеведущей. – Дотти включила экологически чистую экономичную лампочку в тесной ванной. – Сегодня к нам приезжали с австралийского телевидения. Я получаюсь главный пиар-менеджер… оказалось, у меня неплохо выходит. Это не самый большой адаптивный телескоп в мире, но, знаешь, по телевизору отлично смотрится.

– Ещё бы!

– Это единственная обсерватория, построенная видным современным архитектором. А ты видел наши оптоволоконки? У нас такой трафик!

Ван вздохнул. Ему трудно было оживить в себе интерес к очередному дорогостоящему интернет-проекту. После биржевого краха «Мондиаль» провел душераздирающую переоценку материальных активов. Маршрутизаторов на рынке образовался такой избыток, что стоили они двадцать пять центов за доллар. Неудивительно, что Тони решил сбагрить лишнее оборудование в эту глухомань. С глаз долой – из сердца вон.

Дотти вытащила стёганое одеяло.

– У нас так холодно бывает, – заметила она, укладывая Теда обратно в колыбель. – Электрические калориферы нам не советуют использовать…

Малыш оглянулся с интересом и облегчением. Он уже несколько детских эпох не видел родителей вместе, но мама была счастлива, и старые привычки всплывали в памяти. Тед подарил отцу первую улыбку. В ответ Ван придержал его щечки ладонями и заглянул сынишке в глаза. Словно в мощный телескоп, там видна была юность вселенной.

– Дерек, посмотри – индикатор мощности встроен прямо в термостат. Здорово, правда? Они по всем комнатам стоят.

– Почему вам не разрешают включать отопление? Мы же в горах.

– Астрономы привычные. – Дотти укутала малыша безупречно чистым одеяльцем. – Здесь на самом деле очень славно. У нас свой врач. Оплаченные отпуска… Верховая езда, спортивный зал, массаж… Свой кинозал. Смотрим болливудские фильмы.

– Что, по доброй воле смотрите?!

– В Индии снимают отличное кино. «Физа» – такой чудесный фильм. О девушке-мусульманке из Бомбея. У нее брат пошел в моджахеды. – Дотти понизила голос. – Я так плакала…

Дотти так плакала, подумал Ван виновато. Такая милая, такая красивая. Две минуты прошло, а они будто и не расставались вовсе. Но он помнил, что ей пришлось тяжело. И ему тоже. Так тяжело, что теперь он не знал даже, как себя выразить.