Читать книгу - "Знак Единорога. Рука Оберона - Роджер Желязны"

которого мы ехали. Это место было просторнее и c более пышной растительностью, да и мой внутренний компас полагал, что расположение не совсем то, однако сходство было более чем случайным. Единорог взбежал на валун у ручья, посмотрел на нас и отвернулся. Может быть, он смотрел в сторону океана?

И стоило нам тронуться вперед, как роща, и Единорог, и деревья вокруг, и ручеек позади – все приобрело какую-то необычную резкость очертаний, стало испускать свой собственный свет, мощный и в то же время чуть мерцающий, на самой грани восприятия. Мне это ощущение напомнило зарождающийся эмоциональный фон адовой скачки.

И раз, и два, и три, с каждым шагом моей лошади что-то исчезало из окружающего мира. Внезапная перестройка связей между объектами искажала мое ощущение глубины, нарушала перспективу, перераспределила все, что попадало в поле моего зрения, так что все словно развернулось ко мне сразу всей внешней поверхностью, при этом не занимая больше места; все стало угловатым, а линейные размеры попросту смехотворными. Конь Рэндома встал на дыбы и громко заржал, массивный, апокалиптический – я сразу вспомнил «Гернику»[31]. Увы, странные изменения коснулись и нас самих: и Рэндом, пытавшийся обуздать обезумевшего коня, и Ганелон, не давший своему Дракону вздыбиться, как и все вокруг, преобразились в этом кубистском сне пространства.

Но Звезда прошла со мной немало адовых скачек, да и Дракон не раз бывал в передрягах. Мы прильнули к скакунам и почувствовали перемещения, которые не могли точно определить, и Рэндом сумел наконец совладать со своим конем, хотя перспектива и продолжала меняться, пока мы продвигались вперед.

Затем сместились константы света. Небо почернело, не как ночью, а как плоская, не отражающая света поверхность. И такими же стали некоторые промежутки между объектами. Единственный свет, что остался в мире, исходил теперь от предметов, но и те постепенно меркли. А потом белое свечение различной интенсивности пробилось из различных планов бытия, и самым ярким из всех, громадный и ужасный, внезапно вздыбился единорог, взбивая передними копытами воздух, заполняя девяносто процентов всего сущего безмерно медленным движением, которое, боялся я, уничтожит нас, сделай мы еще хоть шаг.

А потом остался только свет.

А потом абсолютный покой.

А потом свет исчез и не осталось совсем ничего – даже черноты. Разрыв самого существования, который длился то ли миг, то ли целую вечность…

А потом вернулась чернота, и свет тоже. Только они поменялись местами. Теперь свет заполнил внутренние объемы, очерчивая провалы, которые должны были быть объектами. Первое, что я услыхал – звук бегущей воды, и понял, что мы все еще у родника. Первое, что ощутил – как дрожит моя чалая. А потом до меня донесся запах моря.

А потом у меня перед глазами возник Образ, вернее, его искаженный негатив.

Я наклонился вперед – и края предметов осветились ярче. Откинулся назад – и свет исчез. Снова вперед, сильнее, чем в первый раз…

Свет распространялся, внедряя в картину мира оттенки серого цвета. Осторожно, почти нежно я сжал коленями бока Звезды, понуждая лошадь шагнуть вперед.

С каждым шагом мир вокруг обретал привычные поверхности, очертания, цвета…

Я слышал – мои товарищи тронулись в путь позади меня. Внизу виднелся Образ, который не утратил ни капли присущей ему таинственности, но обрел содержание, которое постепенно занимало свое место в водовороте изменяющегося вокруг нас мироздания.

Вниз по склону, вернулось ощущение глубины. Море, отчетливо видимое справа, претерпело, возможно, сугубо оптическое отделение от неба, с которым мгновение назад составляло своеобразный единый Urmeer[32] вод вверху и вод внизу. Неотличимое от отражения и незаметное, пока это не произошло. Мы спускались по крутому каменистому скату, что начинался на краю рощи, в которую привел нас единорог. Метрах в ста ниже располагалась идеально ровная площадка – громадный скальный монолит грубо-овальной формы, метров под двести по большой оси. Склон, по которому мы спускались, склонялся влево и вновь поднимался, образуя широкую дугу, скобку, полупригоршней обрамляя гладкую площадку. Справа же от дуги не было ничего – там начинался обрыв к самой кромке странного моря.

* * *

Мы двинулись дальше, и трехмерность пространства вновь заявила о себе. Солнце вновь стало большим шаром расплавленного золота, каким мы его и видели прежде. Небо окрасилось глубокой синевой, какой никогда не бывало над Амбером, без единой тучки. Такой же синей была морская гладь, не испорченная ни островками, ни парусами. Никаких птиц, и вообще никаких звуков, кроме тех, что производили мы сами. Удивительная, всепоглощающая тишь – здесь и сейчас. И наконец в чаше моего внезапно прояснившегося зрения там, внизу, свое местоположение наконец обрел Образ. Я сперва подумал, что он нарисован на камне, но когда мы спустились пониже, я разглядел, что он вычерчен прямо в нем – золотисто-розовые линии, словно прожилки в экзотическом мраморе, казались совершенно естественными, несмотря на очевидную неслучайность узора.

Я натянул поводья Звезды, мои спутники тоже придержали коней. Рэндом справа, Ганелон слева.

И мы долго молча смотрели вниз. Темное пятно рассекало овал грубым сектором прямо под нами, от внешнего края к середине.

– Знаешь, – наконец сказал Рэндом, – такое ощущение, словно кто-то срезал верхушку Колвира аж до самых подземелий.

– Точно, – отозвался я.

– Значит, учитывая уровень, примерно там и лежит наш Образ.

– Верно, – снова согласился я.

– А это черное пятно с южной стороны, откуда идет Черная Дорога.

Я медленно кивнул, обретая понимание, из которого сама по себе ковалась уверенность.

– Но что же это значит? – потрясенно проговорил Рэндом. – Все здесь соответствует истинному положению вещей, но больше я ничего не понимаю. Почему это так важно? Зачем нас доставили сюда и показали все это?

– Это не соответствует истинному положению вещей, – сказал я. – Это и есть истинное положение вещей.

Ганелон повернул голову к нам.

– Когда мы были в той Тени-Земля, где ты прожил так долго, мне попалось стихотворение о развилке дорог в лесу, – промолвил он. – Кончалось оно так: «Я выбрал дорогу, что меньше топтали, – вся разница в этом меж ними была»[33]. Когда я услышал это стихотворение, сразу вспомнилось, как ты однажды сказал: «Все дороги ведут в Амбер», и вот я задал себе вопрос, который сейчас задам вам обоим – для вас-то разница есть? Разница, какую дорогу выбрать, хотя и ведут они для вас, принцев крови, к одному и тому же неизбежному финалу?

– А ты знаешь? – спросил я. – Ты понял?

– Думаю, да, – кивнул он. – Вон там, внизу – и есть настоящий Амбер?

– Да, – ответил я. – Да,