Читать книгу - "Красный терминатор. Дорога как судьба - Александр Логачев"

К прибывшему поезду подбирались также и торговцы. Вернее, меняльщики. Большей частью крестьяне из ближайших деревень с нехитрой снедью, которую они постараются повыгоднее обменять на вещи, из тех, что им станут предлагать проголодавшиеся пассажиры. А чего только не везут те с собой!

Федор двигался к хвосту поезда. Прошел мимо пассажирских вагонов, начались теплушки, оборудованные для перевозки людей. Через открытые нараспашку проемы можно было разглядеть ряды деревянных нар, застланные соломой, с разбросанным по ней имуществом. Около одной из таких теплушек вовсю уже кипела меновая торговля. Самозабвенно торговались бойкая деревенская старуха, державшая в жилистых руках завернутую в бумагу курицу, и ухарского вида парень, заметно под хмельком.. Вокруг них собралась хохочущая толпа.

— Бабуха! — Парень ударил себя в грудь рукой, сжимавшей какую-то тряпку. — Да за такие фасонистые порты душу отдать можно, не то что курицу. Брюки — первый сорт, люди не хают, собаки не лают, о них мадамы вздыхают.

— Людей постыдись, рябая рожа, — сердилась бабка. — Чего мелешь? Я тебе на старости лет в штанах ходить буду? Деревню смешить?

— Деду поднесешь — он тя вусмерть залюбит. За одну паршивую куру — медовый месяц.

— Ах ты, каторжная душа! Чтоб тебе с поезда выпасть! Чтоб язычина твой змеиный отсох!

Слушавший перепалку народ умирал со смеху. В другой раз Федор задержался бы около спорщиков, но его заботило сейчас совсем другое.

Знакомый Назарову вагон специального назначения был прицеплен сразу за двумя теплушками, в которых перевозили лошадей. По сооруженным из досок скатов измученных дорогой животных как раз выводили на прогулку. Миновав своеобразный табунчик, Назаров оказался у первой, закрытой, двери спецвагона. Зато открыта была вторая. Около нее, покуривая и над чем-то посмеиваясь, стояли двое. Оба в кожаных куртках и кепках, опоясанные ремнями с кобурами. Окна вагона, как и в первый раз, когда Федор имел удовольствие рассмотреть их, были плотно занавешены. Один из стоящих у двери вдруг обернулся, мазнул по Назарову взглядом и отвернулся. Через секунду после этого повернулся и Федор. И зашагал обратной дорогой.

«Вот это да! Вот почему меня преследовал этот спецвагон. Знакомые рожи „ездють" в этих вагонах. Интересные дела складываются», — ему приходилось продираться сквозь разгуливающий народ, а это отвлекало. Необходимо было осмыслить увиденное. Федор свернул на соседние пути, пошел по ним.

«Итак, тогда в Монастырске с подножки я увидел в окне спецвагона голову, узнать не узнал, но показавшаяся знакомой физиономия вызвала тревогу.

Одно из двух: или этот человек чекист, или уголовник. Может, и чекист. Скажем, до того работавший в воровской среде, выдавая себя за бандита. Человек выполнил задание ЧК — следил за бандой, работавшей в „Красном кабачке". Теперь, когда его задание окончено не без моей помощи, его послали с охраной спецвагона. Все вроде сходится. Хотя, честно признаться, рожей он — вылитый мазурик. А если, чего доброго, уголовник? Что тогда он делает в чекистской охране после того, как его упекли в каталажку? Сбежал оттуда? И что это тогда за спецвагон, где беглый мазурик в охране?

Надо, думаю; остановиться на том, что у них, кто б они ни были, своя дорога, свое задание, а у меня — своя тропинка. Светиться перед ними я больше не буду, разбежимся кому куда надобно и забудем, кто есть кто».

Федор не заметил, как добрел до станционных построек, похожих на большие и маленькие бараки. Человек в форме телеграфиста возле покосившейся будки, откуда доносился стук работающего телеграфа, кормил лохматую дворнягу. Его и спросил Назаров, когда отправят их состав.

— Часа полтора простоите. Точно, — ответил телеграфист, глядя на собаку, а не на спрашивающего.

«Можно и погулять еще», — сделал вывод Федор, хотя особого интереса для прогулок случившиеся места не представляли. Но поезд успеет еще надоесть, поэтому Назаров продолжил обход станционных построек.

Из-за угла одного сарая послышался голос, заставивший Федора подойти поближе. Вот уже можно разобрать речь говорившего мужчины:

— Упоительнее, прельстительнее вашего, Лидия, я женщин не встречал. Богом клянусь! С вас бы Рембрандту портреты писать. С вашей красотой в старой Москве непременно гранд-мадамой бы стали, графья с князьями проходу бы не давали. Всю Сухаревку бы околдовали. Говорю я с вами, и удовольствия от того прямо ангельские. Голосом вашим вы для меня хрустальную дорожку на небеса выстеливаете…

«Неплохо загнул, стервец», — подумал Федор.

— Вы даже сами не подозреваете, насколько вы, Лидия, умнее всех прочих пустых мамзелек. Чтоб вы ни сказали, все так верно, все так точно. Давайте, Лидия Петровна, по глоточку за знакомство-с. За наше счастливое рандеву!

«А вот это уже лишнее», — решил Назаров и вышел из-за угла.

— Кипяточек не остынет, товарищи молодежь? Марсель Прохорович и Лидия Петровна сидели на бревне, прислоненном к подветренной, к тому же нагретой солнцем стене непонятного сарая. Сидели, пока не свалился как снег на голову товарищ Назаров. Завидев командира, боец Раков вскочил и с перепугу проорал:

— Здравия желаю, ваше благородие!

Из оставшегося лежать у его ног мешка выглядывало знакомое зеленоватое горлышко с бумажной пробкой. С бревна поднялась следом за ухажером и барышня Лида. Хлопая большими ресницами, прижавшись к вытянувшемуся в струнку новому своему приятелю, тоже испуганно глядела на грозного красного командира.

— Ты, Марсель Прохорович, насчет благородиев во всю ивановскую не орал бы. Матросы сбегутся. И вообще…

Федор собирался задать взбучку недисциплинированному бойцу, но смотрел на эту смешную и чем-то трогательную парочку, смотрел, и на смену желанию произвести разнос приходило желание оставить в покое и своего непутевого подчиненного, и его раскрасавицу, и вагоны всех возможных назначений. «Устал я, устал, — промелькнуло в мозгу. — Отдохнуть хочется».

— Кипятком-то хоть разжился, Марсель Прохорович? — подобревшим голосом спросил Назаров.

— Не извольте сомневаться! Кипяточек — пальчики оближете, — боец Раков приободрился, почувствовав, что гроза миновала.

— Ну, тогда марш бегом его заваривать! Через десять минут приду на место, чай и завтрак не на столе — в Москве пять суток ареста. И окромя чая чтоб ничего у меня! Выполнять!

Когда молодые упорхнули, Федор присел на опустевшее бревно, закурил. Солнце грело, ветер не дул, птички чирикали — но среди всего этого благолепия Назарову вдруг показалось, что за ним наблюдают. С окопно-фронтовых времен знакомый неуют в теле, давление в висках обычно не обманывали. Кто-то откуда-то пялится на него. Федор обвел взглядом окрестности. Люди, которые попали в поле его зрения, занимались кто чем, только не следили за ним. Но если действительно засел поблизости некто, интересующийся им, товарищем Назаровым, то почему бы ему не прятаться, скажем, в тех кустах, или, забравшись в одну из построек, не подсматривать сквозь щели, или не подглядывать из-за стоящих невдалеке в отстое грузовых вагонов? С другой стороны, подумал Федор, возможно, от переутомления напала беспричинная мнительность. Может быть, и так…