Читать книгу - "Мощи святого Леопольда - Борис Вячеславович Конофальский"

господин грубость не любит. Велит тебя и бабу твою на воротах повесить – я повешу. А девок твоих заберем, скучно солдатам в лагере, вино есть, а девок нету. Так что, милок, ты лучше спесь свою еретиковскую при себе держи. Ну так что, скажешь, как в цитадель пройти можно, если ворота закрыты? А мы хлеба тебе, девицам твоим дадим.

Мужик сел на землю, приходил в себя после удара, кряхтел и наконец произнес:

– От вас, папистов, хлеб взять – что душу сатане заложить.

– Да уж ты… – начал Сыч.

Волков видел таких уже не раз, видел, как пытали еретиков и огнем, и железом, и все равно они не отрекались от ереси. И он сказал Сычу:

– Оставь его, разговоры с ними – пустое. Вешай на воротах. Девок в лагерь.

И тут вскочила баба, подбежала к кавалеру, упала рядом на пол, схватила его за сапог, заговорила с жаром:

– Господин, умоляю, не казните его, он человек смирный, незлобивый, только верует сильно, верует он, вот и противится, а в город есть дорога, я вам ее покажу.

Кавалер смотрел на нее, поигрывая уздечкой, и спросил:

– В какой город?

– Вы его цитаделью называете, а мы городом, – торопясь говорила женщина, – дорога под землей есть, от старой ратуши до самой реки идет, за стеной выходит. Ею контрабандисты пользовались, соль в город возили, так бургомистр велел ее заложить, и он, – она указала на мужа, – с отцом его и закладывали. Не казните его, прошу вас, господин.

Она продолжала крепко держать кавалера за сапог, а Волков думал, поглядывая то на женщину, то на мужика, то на их дочерей. Казалось, что удача улыбается ему, но он боялся поверить в это. Наконец он произнес:

– Сержант, бабу и девок в лагерь, пусть покормят их и не обижают, а ты, – теперь он говорил еретику, – покажешь, где ваша старая ратуша и где ход.

– И не вздумай злить господина, – шипела баба со злостью и даже щипала своего мужа, – покажи все, иначе нам худо будет.

– Уйди, дура, – тихо отбивался мужик, пытаясь встать, – уйди, я сказал.

Сыч помог ему встать, отдал мешок с едой женщине и спросил:

– Ну, куда идти, где ваша старая ратуша?

– На север вдоль канала, – нехотя ответил еретик, – а как до собора Святого Петра дойдете, так налево поворачивайте. Так и дойдете, авось не перепутаете.

– Иди давай, – велел Сыч и с силой толкнул его в спину и дал ему по башке, – покажешь все нам сам, и ратушу, и ход.

Один из солдат повел женщину и девочек в лагерь, остальные двинулись за еретиком к ратуше.

Ратуша стояла на красивой площади и действительно была старой, грузное здание из некогда красного кирпича казалось черным. У здания были большие ворота, видимо, когда-то оно служило еще и складом, и казначейством, и городским арсеналом, а может, и первой тюрьмой.

– Ну, – сказал кавалер еретику, – открывай, показывай, где ход.

– Ход я вам покажу, да только замурован он, – нехотя отвечал тот.

– Ну, так ты ж нам его размуруешь, – ласково уговаривал Сыч, держа мужика за шкирку, – размуруешь ведь?

– Мне помощники надобны будут, – отвечал еретик невесело, – инструмент опять же.

– Все тебе будет, – обещал Сыч, – ты давай ворота открывай пока, показывай, где ход, а уж с помощниками и инструментом мы поможем.

Ворота старые, но еще крепкие, на них были петли под замки, но замков не оказалось. Еретик приналег на одну створку, потянул, та без скрипа, но с трудом пошла, еретик пыхтел. Упирался, а Сыч, стоявший рядом, менялся в лице, он видел что-то, от чего бледнел и пятился от ворот. У солдат, что стояли рядом с ним, тоже округлялись глаза, они стали неистово осенять себя святым знамением, забубнили молитвы. Волков не понимал, что происходит, просто наблюдал за происходящим. И тут еретик отворил створку ворот и сам увидал то, на что глядели Сыч и солдаты.

Мужик сначала скрючился, как от боли, потом вылупил глаза и, заорав «Господи, да свершится воля твоя!», кинулся бежать. Бежал он мимо кавалера, который, вытащив сапог из стремени, толкнул им еретика, и тот кубарем полетел по мостовой. Затих, лежал, истово молился.

Кавалер решил узнать, что ж такого страшного в ратуше, и чуть тронул шпорами коня. Конь сделал несколько шагов.

В ратуше стояли люди. Худые, изможденные, в драном платье, босые. Все они оказались покрыты язвами, у многих почернели пальцы, у всех были бубоны на разных частях тела, многие из которых полопались, наружу вытекал черный, вонючий гной. А глаза у людей серые, как в дымке, так что и зрачков почти не разобрать в них.

– Мертвяки, – сказал кто-то рядом с кавалером. Кавалер оглянулся, подле него стоял немолодой солдат, он продолжал: – Мы ж с вами ночью таких рубили, господин.

Солдат был прав, Волков узнал их по запаху гноя и тухлятины.

– Как тебя звать? – спросил он у солдата.

– Гюнтер, господин.

– Возьми трех человек, Гюнтер, и начинай ломать вон тот забор.

– Хорошо, господин, а не скажете, зачем?

– Скажу, нам нужны дрова, я сожгу этих бедолаг. Негоже мертвым ходить среди живых, Гюнтер, даже ночью.

– Истинно так, господин, – согласился солдат.

– Сержант, пошли кого-нибудь к капитану, пусть приведет еще десять человек, могут понадобиться. А еще рукавицы, уксус и крючья пусть принесут, – произнес кавалер, не отрывая глаз от стоявших неподвижно мертвецов.

Вскоре Пруфф привел людей, и они стали собирать мебель по пустым домам, разобрали забор, затем крюками принялись валить наземь и стаскивать мертвяков на костер. Дело было непростое, тяжелое, грязное и страшное. И тут ко двору пришелся брат Семион, которого капитан догадался привести с собой. Он беспрерывно читал заупокойные молитвы и подбадривал солдат, говоря им, что они делают важное дело. А заодно он клеймил еретиков, поглядывая на местного каменотеса:

– Вот, дети мои, глазами своими видите вы, до чего доводит ересь. Неупокоенные не находят себе места даже после смерти. Предались они ереси, отрицая Бога истинного и Матерь Церковь нашу. Как они отринули Господа нашего при жизни, так и Господь отвергает их после смерти и не дарит им упокоения. Господи, прими души детей твоих заблудших. Уверовали они лжепастырям своим, поверили слову каверзному, в темень шли, презрев путь светлый и истинный, помолимся, дети мои.

Волков не поленился слезть с лошади, сложил руки, прочел короткую молитву, осенил себя святым знамением. Солдаты тоже останавливались, молились, осеняли себя и после этого принимались вновь цеплять трупы крючьями и волочь их к костру, с трудом