Читать книгу - "Элеонора Августа - Борис Вячеславович Конофальский"

– А я хочу говорить о деньгах, – соврал кавалер. – Сколько дадите за своих людей, сколько дадите за наемников, сколько дадите за своего генерала?

Кажется, теперь ландаман хотел ему ответить, но Волков не дал. Снова заговорил, и теперь со злостью:

– В прошлый раз я вас простил, обременил легким откупом, думал, что соседи вы мирные, но вы о мире и думать не пожелали, снова и снова распрю длили, и теперь я уже хорошую цену возьму. За всех с генералом хочу пять тысяч флоринов или цехинов или пять с половиной тысяч гульденов. И золото сразу потребую, без проволочек.

Тут Райхерд снова надумал ответить, и снова ему генерал не дал.

– А не согласитесь, так милости не ждите, пленных велю резать и в реке топить, а генерала вашего так на кол посажу прямо перед большими воротами и сегодня же стену собью, войду в город, но лишь для того, чтобы его поджечь. Город ваш, может, и брать не буду, посмотрю, как пойдет. А поверну отсюда… обратно на север. А деньги… деньги я добуду в Висликофене, отдам его на меч людям своим. А потом к Рюммикону пойду, городишко зажиточный и даже стен не имеет, а вот лесопилок, и угольных ям, и дегтярен во множестве, городок богат, вожделенная добыча для всякого, сожгу его, все сожгу, как в Милликоне, камня на камне не оставлю. И отбиться от меня вам уже нечем. Вы да ваш совет думаете в городе отсидеться. Может, и так, может, и отсидитесь, но землю вашу я разорю всю. И на помощь к вам уже никто не поспеет. Да и пойдут ли вам союзники помогать, если я сегодня пленных их казню?

Теперь на лице первого консула земли Брегген появилась неприязнь к генералу. Смотрел он на него и не скрывал того, что ненавидит этого благородного мерзавца из соседнего феода.

А Волков не унимался, видел в глазах ландамана ненависть, но продолжал:

– А еще, перед тем как сжечь Рюммикон, я заверну в горы, чуть севернее его, там, говорят, на реке Золле, в тамошних деревушках, сложено восемьдесят тысяч бревен отменного леса. И лес корабельный, и дубы какие-то драгоценные. Уж хочу узнать, в чем драгоценность этих дубов, поднимусь туда, посмотрю на них, никогда не видел драгоценных деревяшек, да и сожгу все эти бревна. Большой, наверное, костер будет от них… – Он сделал паузу в речах своих, чтобы повнимательнее разглядеть лицо ландамана.

Да, вот теперь слова его дошли до первого консула земли Брегген, теперь кроме злобы видел генерал в его глазах и озабоченность. Видно, никак не ожидал первый консул земли Брегген Николас Адольф Райхерд, что еще и о тайных богатствах его земли знает этот проклятый Эшбахт. И, видя это, снова заговорил генерал, бросая последний свой довод:

– А к следующей кампании у меня будет столько ваших денег, что я к вам не с четырьмя тысячами людей приду по весне, а с восемью. И больших пушек у меня окажется не две, а четыре. И уж тогда вы за стенами своими дряблыми не отсидитесь, ни вы, ни ваш совет.

Сказав это, Волков взял стакан и откинулся на спинку раскладного кресла, сел так непринужденно, словно не с врагом говорил, а со старым приятелем за стаканом вина пережидал полуденный зной. И хоть выглядел он спокойным, как раз сейчас генерал волновался. Очень волновался, ожидая от Райхерда ответа.

И человек, что больше походил на крестьянина, а не на первого консула целой земли, наконец ответил, вернее, задал ему вопрос, который Волков и хотел услышать:

– И что же вы желаете?

– Что желаю? – Генерал сделал паузу, как будто думал, как ответить на вопрос, хотя давным-давно знал, чего он желает. Наконец проговорил: – Желаю торговать. Хочу, чтобы в земле Брегген мою рожь, мой овес и мой ячмень принимали беспошлинно, и кирпич с черепицей тоже. Лес… Все, что на моей стороне реки, – все мое. Линхаймский лес мой. Если Милликонская ярмарка оживет, желаю, чтобы мой купец имел место в первом торговом ряду. И ко всему еще желаю десять тысяч гульденов.

– Так вы мира желаете? – спросил ландаман. – Торговать хотите?

В голосе его слышалось удивление, видно, никак он не ожидал от закоренелого солдафона, каким считал Волкова, разумных требований мудрого правителя.

– Не все мне мечом проживать, если сосед честный и не заносчивый, можно и с торговли жить, – спокойно отвечал кавалер. – Тем более что и вам это будет выгодно.

– Много вопросов, – заговорил ландаман после длинной паузы. – Напомню вам, что совет уполномочил меня говорить лишь по поводу пленных.

– Так ступайте и передайте совету мои предложения. Скажите, если примут их, я готов подписать мир.

Первый раз, первый раз он произнес это слово – «мир». Оно должно было прозвучать. Вот только генерал волновался: не рано ли? Этак горцы, сволочи, подумать могут, что ему мир нужен больше, чем им. Ерепениться начнут, заноситься. Впрочем, не в их положении сейчас заносчивыми быть. Ведь он и в самом деле может за месяц выжечь всю их землю. Ну, кроме пары крупных городов, таких как Шаффхаузен и Мюлибах. А после Милликона они в этом сомневаться не должны.

– Я передам совету ваши пожелания, – произнес первый консул земли Брегген Николас Адольф Райхерд, вставая.

– Нижайше прошу совет земли Брегген с ответом не тянуть, – с заметной долей язвительности сказал генерал, тоже поднимаясь из кресла. – Иначе поутру начну бить стену и резать пленных. Жду ответа до зари, и не более.

Ландаман посмотрел на него и лишь кивнул головой.

Когда делегаты города уехали, к кавалеру пришли офицеры. Брюнхвальд, Кленк, Пруфф, фон Реддернауф, Роха и Дорфус с Мильке. Господа желали знать, как прошли переговоры. Но Волков не хотел ни гадать, ни обнадеживать.

– Ничем, господа, – отвечал он, – дал им время до утра. Капитан Пруфф, до утренней зори прошу вас стену не бить. А вы, господа, работы продолжайте, рогатки напротив ворот не сделаны, чего ждете? Вылазки? Палисады ставьте, окапывайте их. Готовьте фашины. Фон Реддернауф, разъезды не ослаблять. Пока для нас все идет как и шло. Готовимся к штурму, господа, готовимся к штурму.

Но штурмовать город не пришлось. Еще до захода солнца на восточные ворота пришел человек и протрубил оттуда. Звук трубы был слышен весьма далеко и долетел до шатра, около которого под навесом от солнца Волков в одиночестве сидел за столом, никого не хотел видеть, ни с