Читать книгу - "Крик родившихся завтра - Михаил Савеличев"

– Ты бредишь.

– И это тоже. А Дятлову нравится. Его вдохновляет моя гипотеза. Освобождает от мук совести. Превращает в химеру. И многое объясняет. Ее, ее и ее. Как там Фил? Нашел эликсир бессмертия?

– С ним всё хорошо. Работает. Передает тебе привет.

– Не ври, не стоит.

– Это у нас семейное.

– Боже, как я хочу, чтобы вы все исчезли! Чтобы во всем мире остались только мы с ней. И никого. Никого. Никого, – женщина уткнулась в ладони и тихонько завыла. Жутко. По-звериному.

Я больше не могу. Вываливаюсь в коридор и глубоко дышу. Будто вынырнула с глубины. Где рыбы и темнота. И звон в ушах. И руки Надежды, тянущие вниз.

С тобой плохо, гладит меня.

– Подслушивать нехорошо, – говорю я, хотя чья бы корова мычала.

11

Маманя не спит. Смотрит в потолок. И лицо ее под стать потолку. Такое же белое. С желтизной.

– Может, все-таки успокаивающего? – спрашивает Папаня. – Морфин? Я договорюсь с Дятловым.

– Нет, – скрипит Маманя. – Не стоит.

– Ангелика, послушай…

Маманя закрывает глаза, и Папаня затыкается. Мы с Надеждой на соседней кровати. Сидим, свесив ножки. Я смотрю на Папаню, и дурацкий Левша из головы не идет. Мысли стыдные. Никак не подходящие. Но других нет. Не чувствую я того, что должна. Скорби. Печали. Сочувствия. Так ведь должна чувствовать себя девочка, чья Маманя угодила под машину, а теперь лежит загипсованная на кровати?

Смотрю на Надежду. Пытаюсь представить, что чувствует она. Как всегда, не получается. Даже слез нет. А ведь покажи в любом фильме, как у девочки мать увозят в больницу, обязательно по щекам героини польются слезы. Конечно, там мама, а здесь всего лишь Маманя. Смерть кота больше Надежду опечалила. Я даже оглядываюсь, прислушиваюсь, но ни противного воя, ни прочего котаклизма.

Папаня тем временем продолжает что-то талдычить. И про то, как всем сейчас надо беречься. И о том, что времени совсем не остается. И за то, что кость срастется, синяки пройдут, а работу надо делать уже сейчас.

– Я завтра буду в порядке, – говорит Маманя. Надоело ей слушать.

– Уверена? – Папаня не верит.

– Да. И насчет морфина.

– Сейчас сбегаю.

– Спасибо.

Хлопает дверь. Остаемся только мы и Маманя.

Она открывает глаза, смотрит на Надежду, хлопает рукой по одеялу. Я не понимаю, но Надежда встает и пересаживается к ней.

Маманя хватает ее за руку, Надежда смотрит в пол. Ничего не понимаю. Глаза вытаращила.

– Ты меня, наверное, никогда не простишь, хромоножка, – говорит Маманя. – Какая чушь. Но мы квиты. Так, кажется, говорят? Око за око, нога за ногу. Как тогда, в доме. Ты ведь помнишь? Мы были вдвоем, когда за нами пришли. Численный перевес. И я подумала, что у нас нет шансов. Их и не было. Меня в расход, тебя в доход. Мне нужны были эти минуты. Мне очень нужны были эти минуты, понимаешь?

Надежда кивает, трет ногу. Ту самую, хромающую.

– Пока они возились с тобой, я успела. Исчерпать инцидент. Я ведь никому не сказала, что это моя пуля. Никто и не спрашивал. Шальной выстрел. Всего лишь шальной выстрел. Чудо, что мы вообще живы.

Надежда смотрит на меня. Пожимаю плечами. Бредит.

– Так нужно было, понимаешь? – Маманя привстает, лицо ее зеленеет. – Всегда должно делать то, что нужно. Орднунг. Порядок. А не то, что хочется. Шайзе. Делай то, что должно.

Дверь распахивается. Папаня.

12

Сидим и слушаем японские необыкновения. После лепрозория то, что доктор прописал. Я на полу. Надежда на полу. Приемник на полу. Почему-то только здесь меньше всего помех.

«В рамках традиционной японской религии вся природа представляется населенной многочисленными духами. Каждый японский храм посвящен одному духу или семейству духов. С младенческих лет юному послушнику храма под кожу лица и тела вживляются мягкие вставки, состав которых держится в строжайшей тайне. Со временем лицо послушника приобретает черты божества, которому посвящен храм. По особым торжествам монахи наряжаются в специальные наряды, раскрашивают лица и выходят на улицы города или селения. Такие шествия привлекают множество жителей и туристов, хотя зрелище изуродованных лиц и тел, подчас не имеющих уже человеческого облика, может ужаснуть неподготовленных иностранцев. Но таковы японские традиции».

– Таковы японские традиции, – повторяю я и пытаюсь представить услышанное. Темнота. Шарканье многочисленных ног. Тусклый свет фонариков. Тени. Страшные и носатые. Бредущие по улицам Токио, завернутые в кимоно, а где-то высоко-высоко над ними багровеет вершина Фудзи-сан, изрыгая молнии вечного извержения. От представленного становится не по себе, и я крепче сжимаю ладонь Надежды.

Она не отвечает. После лепрозория она ужасно молчалива. Или всего лишь хочет спать. Я жду не дождусь этой минуты – не терпится пробраться поближе к кухне. У Папани с Дедуней много поводов для разговора.

– Спи, – предлагаю я. Но она протягивает пальчик, и передача продолжается.

«Наиболее интересной и загадочной традицией Японии является чайная церемония. Это весьма торжественное мероприятие, в ходе которого для гостя церемонии готовится зеленый чай по особой рецептуре и поются традиционные песни под аккомпанемент сямисэна. С субъективной точки зрения участников церемония длится не более двух-трех часов, хотя все наблюдатели, не присутствующие непосредственно в чайном домике, утверждают, что она может продолжаться двое-трое суток. В японских преданиях рассказывается о выдающихся мастерах, которые длили чайную церемонию несколько месяцев. Загадка заключается в том, что хронометры подтверждают субъективные ощущения участников церемонии – она редко продолжается больше двух часов. Куда девается оставшийся промежуток физического времени, не может объяснить никто».

Вот что у нас – чайная церемония. Я достаю книгу – большую и цветастую, с улыбчивым деревянным человечком на обложке, летящим на ракете. «Первый космонавт Республики». Начинаю читать о том, как в далекой и теплой Италии жил деревянный человечек по имени Буратини, и была у него жена – кукла, набитая ватой, Мальвина и друг Пьеро, который любил захаживать к ним в гости именно тогда, когда Буратини отсутствовал, и петь Мальвине жалостливые песенки про несчастную любовь. Работал деревянный человечек директором кукольного театра и никак не мог сделать так, чтобы театр пользовался любовью публики. Репертуар состоял из глупейших постановок, где одни куклы лупили других кукол палками. И вот однажды консультант театра Черепаха Тортила надоумила героя, который собрался утопиться от нищеты, пойти в банк «Карабас и Дуремар», где работали ее давние знакомые, и попросить у них взаймы пять сольдо.

– Ты слушаешь? – спрашиваю у Надежды.

Старая книжка. Ее много раз читали. Сказка, но усаживается поудобнее, положив подбородок на колени.