Читать книгу - "Пятьсот миллионов бегумы. Найдёныш с погибшей «Цинтии» - Андре Лори"

Возможно, что в этом рассказе мы слишком мало уделяли внимания личной жизни наших героев. Постараемся восполнить этот пробел и посвятить эту главу их сердечным делам.

Нужно сказать, что добрый доктор Саразен, посвятивший всю свою жизнь высокому делу служения человечеству, не принадлежал к числу людей, которые в увлечении своим идеалом теряют способность замечать чувства и переживания других. Фраза, вырвавшаяся у него, заставила побледнеть молодого эльзасца. Это не ускользнуло от внимания доктора. Пристально поглядев Марселю в лицо, он старался понять причину этого волнения и, может быть, втайне надеялся, что молодой человек откроет ему свои чувства. Но Марсель уже овладел собой и, устремив на доктора спокойно вопрошающий взгляд, казалось, с интересом ждал продолжения прерванного разговора.

Доктор Саразен, несколько уязвлённый этим удивительным самообладанием и уклончивостью молодого человека, подошёл к нему поближе и, привычным жестом врача взяв его за руку, удержал её в своей, как если бы имел дело с больным, у которого он хотел проверить пульс. Но так как Марсель, по-видимому не догадываясь о его намерении, продолжал стоять молча, доктор решил сам прервать молчание.

— Марсель, друг мой, — ласково сказал он, — мы ещё не раз успеем поговорить с тобой о будущем Штальштадта. Но разве тем, кто посвящает себя служению на благо человечества, запрещено заниматься судьбой своих близких? Мне хочется рассказать тебе о том, как некая упрямая молодая девица, имя которой я потом тебе назову, отвечала своим родителям, когда они допрашивали её, почему она категорически отказывает всем молодым людям, пытающимся просить её руки…

Тут Марсель довольно резким движением выдернул свою руку, но доктор Саразен, сделав вид, что не заметил этого, продолжал:

— «Объясни мне, — допытывалась мать этой юной особы, — как это надо понимать, что ты в течение этого года отказала уже двадцати молодым людям, не пожелав даже выслушать их. Ведь все это были люди образованные, с положением, с капиталом и многие из них даже очень недурны собой. Почему же ты так решительно, поспешно, не подумав, не взвесив, отвечаешь „нет“? Обычно ты не так скора в своих решениях».

Почувствовав в этих словах упрёк, молодая особа пожелала оправдать себя в глазах матери, и так как она была чиста сердцем и обладала ясным умом, вот что она ответила:

«Дорогая матушка, я отвечаю „нет“ так же искренне, как я ответила бы „да“, если бы такой ответ подсказало мне моё сердце. Я не отрицаю, что вы предлагали мне очень хорошие партии. Но, сказать вам по правде, мне кажется, что все эти молодые люди, претендующие на мою руку, интересуются не столько мной, сколько тем, что называют лучшей, то есть самой богатой невестой в городе, и, конечно, это не вызывает у меня желания ответить „да“. И раз уж вы хотите услышать от меня всю правду, признаюсь вам, что среди всех этих предложений нет того, которого я жду… И увы, быть может, оно ещё долго заставит себя ждать, если только…»

«Что я слышу, сударыня?..» — воскликнула потрясённая мать и, не кончив фразы, устремила беспомощный, умоляющий взгляд на своего супруга, призывая его прийти ей на помощь.

Но супруг, видимо, хотел уклониться от этого тягостного объяснения или, может быть, не считал нужным вмешиваться, пока они до чего-нибудь не договорятся. Он сделал вид, что не заметил этого отчаянного призыва, и бедная девочка, вся красная от стыда и обиды, решилась высказать все.

«Я вам говорю правду, дорогая матушка, — продолжала она, — предложение, которого я жду, может заставить ждать себя очень долго, и очень может быть, что мне никогда его не сделают. И я могу сказать, что нисколько этому не удивляюсь и не вижу в этом ничего для себя обидного. Вся беда в том, что я, на своё несчастье, считаюсь очень богатой, а он очень бедный. Поэтому он и не делает мне предложения. Он ждёт…»

«Чтобы мы его сделали…» — поспешно сказала мать, не давая договорить дочери фразы, которую ей больно было слышать.

И тут вмешался супруг. «Друг мой, — сказал он, нежно обнимая жену за плечи, — разве мы могли ожидать чего-нибудь другого, если наша дочка, которая привыкла уважать и слушаться тебя с тех пор, как она себя помнит, слышит изо дня в день, как ты расточаешь похвалы мужественному, достойному юноше, выросшему в нашей семье, как ты горячо присоединяешься к своему мужу, когда он превозносит его исключительные способности и с умилением говорит о его самоотверженной привязанности ко всем нам. Если бы наша дочка, видя все это, осталась равнодушней к этому юноше, нам бы пришлось сознаться, что мы вырастили плохую дочь».

«Ах, папа! — вскричала бедная крошка, пряча своё смущённое личико на груди матери. — Но, если вы с матушкой догадываетесь сами, зачем же вы заставляете меня признаваться?»

«Затем, моя душенька, — лаская её, ответил отец, — чтобы ты нас порадовала, чтобы я мог после твоих слов убедиться, что не ошибся, и сказать тебе, что мы оба от всего сердца одобряем твой выбор, что мы только об этом и мечтали.

А что касается предложения, которого этому бедному юноше не позволяет сделать достойное чувство гордости, это предложение я сам ему сделаю… Да, да! Потому что я прочёл в его сердце то же, что и в твоём. Будь покойна, я обещаю тебе при первом же удобном случае спросить Марселя, не согласится ли он стать моим зятем…»

Марсель, который никак не ожидал, что этот длинный рассказ закончится таким прямым и решительным вопросом, вскочил в полном смятении и беспомощно поглядел на Октава. Октав молча сжал ему руку, а доктор Саразен взял его за плечо и привлёк в свои объятия. Юный эльзасец был бледен как полотно. Так нежданное счастье потрясает мужественную душу и повергает её в смятение своим внезапным приходом.