Читать книгу - "Особый отдел и пепел ковчега - Николай Чадович"

Я всю ночь ожидал

Появления музы.

Думал, с нею придёт

Вдохновений пора.

А ко мне вдруг

Летучая мышь залетела,

Спутав бабочки шелест

Со скрипом пера…

Направляясь к дому, в котором обитала семья полузабытого ныне стихоплёта Уздечкина, Кондаков внезапно ощутил недомогание. Телом овладела предательская слабость, а на лбу, несмотря на прохладную погоду, выступила испарина.

Поскольку накануне никаких злоупотреблений, способных пошатнуть здоровье, не случилось, Кондаков приписал своё состояние банальному переутомлению. Он даже дал себе зарок: сразу после завершения расследования взять путёвку в ведомственный санаторий и хорошенько там отдохнуть, возможно, даже в обществе миловидной и добросердечной дамы средних лет.

Под аркой, ведущей во двор, Кондаков встретил маленького оборванца, мусолившего в зубах окурок сигареты. Только внимательно присмотревшись, в нём можно было узнать Ваню Коршуна.

– Всё семейство в сборе, – вполголоса сообщил он. – У сына ломка. Дочурка только что загнала бронзовый бюстик Чехова, но вместо дозы, обещанной брату, купила себе импортные колготки. О мамаше упоминать не буду. Она и так день-деньской стоит на рогах. Боюсь, что ты появишься в самый разгар грандиозного скандала.

– Ты с дочкой общался? – сглотнув горькую, тягучую слюну, спросил Кондаков.

– Перекинулись парой слов. Намекнул, что знаком с барыгой, который платит за старые карманные часы большие деньги. Обещала дома поискать… А что ты такой бледный? Не угорел, случайно?

– Где я мог угореть? – болезненно скривился Кондаков.

– На даче, где же ещё! Ты ведь печь дровами топишь?

– Не был я вчера на даче… Просто какая-то слабость напала. Наверное, возраст сказывается.

– Лучше не ходи туда, – посоветовал Ваня. – Я с ними как-нибудь и сам разберусь.

– Нет, схожу, – заупрямился Кондаков. – Надо ознакомиться с ситуацией на месте.

– Кстати, этот дом предназначен на капитальный ремонт, и жильцы со дня на день ожидают расселения, – доложил Ваня. – Скажи, что ты представитель Департамента жилищного фонда.

– Кто мне поверит? – поморщился Кондаков. – Документов соответствующих нет.

– Покажи любой. Только мельком. Лишь бы на нём герб Москвы имелся. Эти придурки в детали вникать не будут. У них своих проблем выше крыши.

Дверь Кондакову открыла неухоженная женщина, отвыкшая улыбаться, наверное, ещё сто лет назад. Перекошенный рот свидетельствовал о том, что совсем недавно она крыла кого-то и в хвост и в гриву. Вне всякого сомнения, это была вдова поэта Уздечкина – Софья Валериановна. Покойный Алексей Алексеевич, называя своей музой летучую мышь, безусловно угодил в самую точку.

– Чего надо? – придерживая дверь на цепочке, грубо осведомилась она.

– Я из Департамента жилищного фонда. – Кондаков помахал удостоверением трамвайного контролера. – Изучаю просьбы и пожелания переселяющихся граждан.

– На окраину мы не поедем! – немедленно заявила вдова поэта (но цепочку всё же сняла). – Или давайте равноценную квартиру в центре, или будем судиться!

– Вам предоставят жильё в пределах административного округа, причём по вашему выбору. – Больше всего Кондакову хотелось сейчас прилечь, но он с деловитым видом прошёл внутрь.

В просторной четырёхкомнатной квартире пахло скорее помойкой, чем человеческим жильём, а из гостиной доносилась отчаянная перебранка, разнополые участники которой крыли друг друга почём зря. Мужчина попрекал женщину эгоизмом и бессердечием, а та в истерической форме заявляла, что ходить как голо-шмыга не собирается.

Развязка наступила значительно раньше, чем это можно было предположить, исходя из характера конфликта. Раздалась звонкая оплеуха, и дочка Уздечкина – уже далеко не юная огненно-рыжая лахудра – вылетела из гостиной в прихожую. Нижняя часть её туалета ограничивалась колготками, из-за которых, собственно говоря, и разгорелся весь этот сыр-бор.

Обливаясь злыми слезами, дочка ухватила первое, что попалось под руки (а точнее, свой собственный сапог), и бросилась обратно в гостиную, где мебель сразу заходила ходуном. Похоже, она была не дура подраться.

– А ну уймитесь, выблядки! – рявкнула Софья Валериановна. – К нам, между прочим, представитель властей пожаловал. Уж он-то на вас управу найдёт!

Упоминание о властях подействовало, хоть и не сразу. Дочка, истошно рыдая, убежала в спальню, а сынок притих, только тяжело дышал, словно астматик.

Не давая Кондакову опомниться, Софья Валериановна за рукав втащила его в гостиную и, указывая на сына, заявила:

– Категорически требую оградить меня от этого наркомана! Я уже пять заявлений в милицию написала, а результатов никаких. Если его клиника не устраивает, пусть за колючей проволокой лечится!

Сын, чьи нечёсаные патлы свисали ниже плеч, глядел на них затравленным зверем, и Кондакову было абсолютно ясно, что никакие разумные доводы до него сейчас не доходят. Наркотическая ломка, иначе называемая кумаром, – это вам не насморк и даже не похмелье. Её просто так не одолеешь.

– Могу порекомендовать вам срочную наркологическую помощь, – сказал Кондаков, и сам сегодня нуждавшийся в услугах медиков. – Хотя и дороговато, но эффективно.

– Пустой номер! – махнула рукой Софья Валериановна. – К нам они уже наездились.

Сынок, до этого сидевший к ним лицом, отвернулся к стене, и Кондаков заметил на его щеке багровое расплывчатое пятно, даже не круглое, а скорее овальное.

– Что это? – забыв о конспирации, воскликнул Кондаков. – Родинка?

– Да нет, – ответила Софья Валериановна. – Это ему папаша в младенческом возрасте удружил. Однажды, напившись, сунул в детскую кроватку карманные часы и давай молоть всякую чепуху о том, что отныне нашему малышу гарантировано счастье. Думаю, ладно, пусть дитя поиграется. Вреда в этом нет. Пока на кухне хлопотала, оба уснули – и муж и ребёнок. Часы у него под щекой оказались. Хотела убрать, а они горячие! Не раскалённые, конечно, но жар ощущался. Вот с тех пор эта метка и осталась. Никакими средствами не смогли вывести.

– А часы те куда девались? – В устах представителя Департамента жилищного фонда подобный вопрос звучал более чем странно, но Софья Валериановна оказалась особой бесхитростной и словоохотливой.

– Бог его знает! Помню только, как я ими муженька огрела. Он, конечно, сдачи дал. Ну и понеслось… С тех пор я этих часов больше не видела. И всякую дрянь в дом таскать запретила.

– Мы чтим вашего мужа как известного советского поэта, до сих пор пользующегося в народе большой популярностью, – с максимально возможной торжественностью произнёс Кондаков. – Готовится постановление, согласно которому на этом доме впоследствии будет установлена мемориальная доска в его честь.