Читать книгу - "Наследники Демиурга - Андрей Ерпылев"

– Нет-нет!..

– Похвально. Итак, давайте вернемся, Георгий Владимирович, к вашей фантастической повести… Вы ведь не претендуете, конечно, на дар провидца?..

* * *

«…замечу, сынок, что практически никаких последствий для меня мой первый опыт на ниве литераторства не имел. Разговор наш с добрейшим Дмитрием Иринарховичем продолжался еще часа три-четыре, но профессионал политического сыска быстро уяснил для себя, что имеет дело не с каким-то злонамеренным деятелем, а с обычным перепуганным мальчишкой, накатавшим десяток страниц на тему, уже давным-давно витавшую в воздухе. Напомню, что на дворе был уже шестнадцатый год, и до известных тебе событий оставалось всего несколько месяцев.

Мрачные слухи, иногда выплескиваясь на страницы газет, вовсю бродили по Петрограду, и любой из горожан охотно поведал бы о „темных знамениях“ и „грядущем явлении антихриста“. Видимо, оставались у жандарма некоторые сомнения по части совпавших до мелочей имен и кличек, но тогда рациональный циник вроде него скорее поверил бы в нашествие марсиан[9], так живо описанное англичанином Уэллсом, чем убийство всесильного Распутина, отречение Государя Императора в феврале будущего года, торжество восставшего Хама в октябре и кровавую вакханалию гражданской войны… Слава богу, описать события далее середины 1918 года я тогда не успел. Даже до злодейского убиения царственной семьи не дошел, иначе вряд ли отделался бы так легко.

Полковник сдал меня с рук на руки милому дядюшке Михаилу Сергеевичу, доверительно посоветовав последнему хорошенько выпороть питомца, дабы отвратить от дурных мыслей и от литераторства заодно, направив в иное, более полезное русло. Увы, данному от всей души совету дядя не последовал. Хотя, может быть, и хорошо, что не последовал, а то озлобленный подросток понаписал бы такого…

Милый, милый Михаил Сергеевич. Весной восемнадцатого он, как и тысячи других, ни в чем не повинных русских людей, был расстрелян большевиками по приговору Революционного трибунала. Революция, как и любое чудовище, питается кровавыми жертвами. И чем невиннее жертва, тем она лакомей этому монстру…

Стоит ли упоминать о том, что незаконченная моя рукопись была конфискована и приобщена к делу, канув для меня в Лету, как тогда казалось, навсегда.

Кратковременное пребывание в „жандармских застенках“ ничуть не повлияло на мои тогдашние убеждения. Так же, как и большинство молодых людей того времени, я искренне считал отжившей и вредной для России монархическую систему и всем сердцем желал ей крушения. С трепетом душевным я воспринял революцию, наивно посчитав свое предсказание Февральских событий всего лишь совпадением. Несколько озадачивали меня всплывающие из небытия фигуры, являвшиеся, как я считал раньше, не чем иным, как плодом моей безудержной фантазии, но молодость, молодость… Как мало мы думаем в юности о грядущем…

Повторно с полковником Кавелиным мы встретились лишь через год, когда я, арестованный на улице в разгар июльского кризиса[10], сидел в переполненной камере петроградских „крестов“…

* * *

– А вы возмужали за тот год, что мы с вами не виделись, Георгий Владимирович…

Минувшие месяцы тоже не прошли для полковника даром. Он похудел, осунулся, добавилось седины в проборе, по-прежнему безукоризненном, под глазами набрякли темные мешочки. Каким-то потертым выглядел некогда щегольский мундир, куда-то пропал орден Святого Владимира с мечами, украшавший его в прошлый раз…

Да и твой отец уже не был тем дрожащим подростком, которым некогда предстал перед всесильным жандармом. Я стоял перед „душителем свободы“ гордо, развернув плечи и заложив ладонь за отворот студенческой тужурки, вольно расстегнутой на груди. Поступить в университет я тогда не успел, хотя и собирался, но не в гимназическую же форму рядиться „революционеру“, которым я себя считал?

– И что же, перешли от литераторства к реальной борьбе?

Уже не помню, что я тогда ответил „сатрапу“, но, без сомнения, это звучало как неслыханная дерзость. Я ожидал вспышки гнева, вызова надзирателей, избиения, даже пыток, но… Полковник лишь печально покачал головой и снова, как в прошлый раз, предложил мне сесть. Я, помнится, гордо отказался.

– Совершенно напрасно, господин Сотников. Разговор у нас с вами будет долгим…

Полковник поведал мне, что долго работал с моей рукописью, которая никак не шла у него из головы, сверял описанные в ней факты с реальными событиями, с надеждой утопающего искал неточности, фантазии… И с каждым днем все больше убеждался в том, что судьба столкнула его с небывалым пророком, никому не понятным образом предвидящим будущее, словно читая его по бумаге… Знать бы тогда, насколько близко к истине он стоял.

После убийства Распутина полковник вышел из-под действия гипноза, в который его погрузило прочитанное, и решительно взялся за дело, надеясь изменить ход описанных событий. Но ты ведь знаешь: „Что написано пером…“ Наверное, неведомый автор этой поговорки сталкивался с чем-то подобным в своей жизни… Увы, полковника Кавелина ждало горькое разочарование: никто не воспринял его предупреждения всерьез, к Императору его просто не допустили, начальство высмеяло, и ему пришлось в отчаянии, бессильно сжав кулаки, наблюдать сначала за крушением трехсотлетней династии Романовых, а затем и за комедией абсурда, в которую вылилась „бескровная революция“.

По его собственным словам, Дмитрий Иринархович дошел до того, что был в шаге от того, чтобы разрядить свой наган в висок, не дожидаясь, пока сбудутся ВСЕ описанные мной ужасы… Но тут судьба сыграла с ним шутку в своем непредсказуемом стиле: предыдущая бурная деятельность полковника, направленная на спасение монархии, была воспринята победителями, как своеобразная борьба против нее. Он не только не потерял места, но и несколько продвинулся по службе, заняв кресло своего непосредственного начальника, что, правда, не принесло ему душевного спокойствия.

Полковник признался мне, что были моменты, когда он собирался найти меня и попросту пристрелить, благо, что в те сумбурные времена никто и внимания не обратил бы на гибель какого-то мальчишки, однако, поразмыслив, раздумал.

Именно из-за сумбура событий, свидетелем которых становился, их явной нелогичности он постепенно пришел к мысли, что автор рукописи не предвидел их, а, наоборот, придумал. Придумал так, как придумал бы почти любой мальчишка на его месте, не задумываясь над правдоподобием и причинно-следственными связями. Понимание этого оказалось таким шоком, что полковник несколько дней подряд был уверен в полном своем сумасшествии и существовании Сотникова, его рукописи и вообще всего происходящего вокруг лишь в своем больном воображении. Только общение с неким генералом, внезапно снизошедшим до него, пролило некий свет на события и заставило радикально сменить точку зрения…