Читать книгу - "Марьград - Юрий Райн"

пару обследовать, по одному каждого пола. Страшновато, но интересно же! И, главное, полезно: лечение могло бы стать лечением, а не профанацией. А еще хорошо бы, как мама мечтала, хоть двух разнополых свежеумерших Местных вскрыть, попробовать в анатомии их разобраться. Но это уже слишком страшно, запредельно, хотя и должна была мама стать хирургом, и в наследственной памяти Марины многое по хирургии сохранилось… Нет, об анатомировании лучше забыть.

А, что зря рассуждать! Местных и на примитивный медосмотр не уговорить ни под каким видом.

Не отвлекайся, приказала себе Марина. Штудируй методики, благо пособий полно: раскопал дядя Саша в библиотеке, доставил, с избытком даже. Давно еще раскопал, по маминому заданию…

Мужчин обследовать… А ведь каждый из них может быть ее отцом. Но кто — тайна, так Свящённые постановили. Даже для них самих тайна.

Хорошо бы дядя Саша-На-Всё-Про-Всё. Он добрый, веселый, заботливый. Правда, он со всеми такой, а ей, Марине, разве что на самую чуточку больше внимания уделяет. Всего лишь потому, что она единственная врачея, важная персона. Но и не в важности дело, вот еще. Просто ей то одно требуется по медицинским надобностям, то другое.

Иван Максимович… Едва ли. Петя — и подумать-то смешно. Павел Алексеевич… Не верится. Матвей Константинович… Этот, по правде говоря, тоже внимание проявляет… Помнится, и к маме проявлял, только та его сторонилась. И к ней, Марине-младшей, проявляет. Странным образом: придет иногда, сядет в уголке. Смотрит, молчит. Посидит так — и на выход. Еще запах от него бывает… не противный, нет, но чужой какой-то… машинный, что ли…

Грустно. Наверное, так надо, но грустно. Мама была Марина Станиславовна, а она — Марина Батьковна. И все девчонки ее поколения — Батьковны. Безотцовщина.

В кабинет заполошно сунулась черноглазая сестрица-подружка Томочка.

— Маришка, все бросай, бегом давай! Там На-Всё-Про-Всё пришел, а с собой привел, ты не поверишь, дядечку! Говорит, с той стороны! И тебя требует! По Марины, говорит, по Осокиной душу пришел!

Марина рывком вскочила, опрокинув кресло. Вдруг ее качнуло, в глазах помутилось. Но это сразу прошло, только во рту пересохло. Шепнула:

— Бегу…

Сначала шагом, потом бегом. Томочка сзади частила:

— Видный мужчина, представительный, хотя и в годах! И в черном весь, с ног до головы! А я сначала не сообразила, откуда это с той стороны, а он говорит, из большого мира, ну я и поняла, только не поверила, а На-Всё-Про-Всё стоит кивает, а он-то врать не станет, а тот в прихожей как встал, так там и стоит ждет, тебя ждет, ой, Маришка…

Марина отстраненно и холодно отметила, что никаких предчувствий у нее не было. Разве что, изредка, незначительная сердечная аритмия, но это ни при чем, это точно ни при чем.

Влетела в прихожую, все расступились.

Да, мужчина. Да, средних лет. Да, весь в черном. Да, видный, можно так сказать. Нет. Чужой, незнакомый. В унаследованной от мамы памяти, в той ее части, что всегда была в плотном тумане, приоткрылось окошко. Нет. Совершенно другое лицо. Весь облик другой.

Не он.

Жить расхотелось.

— Марина, — произнес пришелец. Как-то растерянно произнес.

— Я вас не знаю, — твердо сказала она.

Развернулась, пошла прочь.

— Марина! — крикнул он. — Я Игорь!

Вот. А мама завещала ждать Андрея.

Марина бездумно поплутала по Отшибу, обнаружила себя в дальней оранжерее, у нелюбимой стены-невидимки-обманки. За ней сиял яркий день, коварно звала к себе лесная опушка, но не осенняя, как бывало всегда, а безусловно весенняя.

Марина подтянула к себе плетеное креслице, села, уставилась на несуществующий лес, ни о чем не думая.

***

Игорь оторопел. Да ведь это же она! Необъяснимо юная, моложе даже, чем была тогда, двадцать лет назад, — но она, она, она! Вспомнилось, словно свет зажегся в темной комнате: почти одно лицо с любимой актрисой детства — чьего детства, моего? отца? деда? — да пропади оно все! — одно лицо с Анастасией Вертинской, только глаза не синие, а серые, одно лицо с его Гуттиэре, а он, любивший и умевший плавать, был ее Человеком-амфибией!

Он выкрикнул: «Марина!», кинулся вслед.

В дверном проеме внезапно выросла тучная фигура. Очень старая женщина строго вопросила:

— Вы в своем уме, молодой человек?

— Пустите! — прохрипел он.

— А вы меня силой отшвырните, — предложила та.

Раздался Сашин голос:

— Леонидовна, он ей вреда не сделает.

— Почем я знаю? Он не в себе, я не вижу, что ли?

Точно, мелькнуло у Игоря в голове, не в себе.

— Леонидовна, — это снова Саша, — я с ним пойду. Прослежу, чтобы все тихо-мирно…

— Ох, Сашка… Ну, смотри мне…

— Спасибо, — пробормотал Игорь.

— В кабинете гляньте, — донеслось сзади.

Вдвоем они наведались в какой-то, и впрямь, кабинетик. Никого. В спальне, должно быть, предположил Саша. Тоже пусто.

— А тогда в оранжереях, больше негде ей быть, ага.

Прошерстили несколько — Игорь не считал — оранжерей. В самой дальней противоположная от входа сторона была с прорехой, а за ней манил к себе фантасмагорический лес. Бред, бред, сказал себе Игорь. И увидел у той прорехи плетеное садовое кресло, а в нем фигурку женщины… девушки.

Она услышала шаги, повернула голову, и тут свет в глазах Игоря начал быстро меркнуть. Сил не стало.

Успел впустить в мозг надоедливое воспоминание, добившееся, наконец, своего. Оно, это воспоминание, сообщило: в отделе 31/3 тебе, Маньяк, втолковывали, что стимулятор действует от двенадцати до пятнадцати часов. Гарантировано — двенадцать, дальше на ваш стрех и риск, если вы ишак. А двенадцать часов будете как Геракл в Стране чудес. Но потом опадете, как жухлый лист. И прожухаете еще столько же. Если при опадании шею не сломаете. Имейте в виду.

Успел также обозвать себя дятлом: не поимел в виду, вылетело напрочь.

Последним, что воспринял, оседая на какой-то куст, был голос девушки: «Ой! Дядя Саша!»

Ее голос, узнал он. Ее.

И отклю…

Глава 23. Оттепель. Дата: неопределенность

…чился.

Нет, теперь включился. Осознал это, приоткрыл глаза. Под потолком пара ламп дневного света. Не горят. Лежать мягко. Укрыт чем-то легким, но теплым. Пощупал. Да, одеяло. Подушка под головой. Слегка нагрелась. Потер ногу о ногу. Похоже, раздет.

Услышал тихое:

— С добрым утром.

Повернул голову. Она. На стуле рядом с его койкой. Коротко остриженные каштановые волосы. Серые глаза сейчас почти черны. Взгляд напряженный. Просторная светло-салатовая куртка, на шее стетоскоп.

Откашлялся, ответил:

— С добрым утром.

Сел на койке. Так и есть, раздет. Осмотрелся. Типичная одноместная больничная палата. У противоположной стены столик на колесиках, на нем