Читать книгу - "Интервенция - Иван Алексин"

Вот к нему и обратился всесильный государев слуга, предложив породниться (Грязнов, мысленно похоронив Бориса, решил срочно женить своего последнего внука, а сестра князя Черкасского Ирина, как раз подходила по возрасту) и будущему родственнику свою протекцию при государе. Ну а то, что князь за это должен был написать письмо Филарету с обещанием открыть Чертольские ворота и помочь полякам ворваться в белый город, так чего ради счастья сестры и своего благополучия не сделаешь? Предавали и за меньшее.

— Порох под воротами заложили?

— Да, Василий Григорьевич, — кивнул в ответ Матвей. — Я было и человека фитиль поджечь, когда ляхи через ворота в город войдут, нашёл, да у государя свой на примете есть.

— Пусть и твой будет, — подумав, решил боярин. — Мало ли что с государевым человеком может случиться. Кто первый доберётся, тот башенку над воротами и взорвёт. Только вот что я скажу тебе, Матвей. Получится часть польского войска под нашими пушками в Скородоме запереть, то дело хорошее. А только справимся ли? Сила у ворогов немалая, а воевать они умеют. Здесь рисковать нельзя. Поэтому я думаю, ещё нашим воям помочь.

— Это как?

— А так, что спрячем верных людишек в домах, что вдоль городской стены стоят. Ляхи к Белому городу рваться будут, не должны быстро найти. А как взрыв у Чертольских ворот услышат, так и вылезут. И дома те подожгут.

— Да как же так, милостивец, — отшатнулся от старика Лызлов. — Собственными руками Москву поджечь! Это же полгорода выгореть может!

— И пусть горит, — пресёк все сомнения Грязной. — Фёдор мне не раз говорил, что хорошо бы все эти избушки снести и по уму, по новой земляной город отстроить. Вот мы ему нечаянно и пособим, — захихикал старик. — А заодно и всех ворогов, что в город ворвутся, погубим. Штурмовать стены, когда за спиной пожар пылает, не шибко сподручно. Тут главное всё тайно сделать, чтобы государь не поведал. Узнает; ни тебе, ни мне не здобровать. Пусть думает, что это поляки с огнём баловаться удумали. Потому всех людишек, кто после этого дела выжить сумеет, ты в моем поместье собери. А дальше сам ведаешь, что делать нужно.

— Как повелишь, Василий Григорьевич, — проглотил застрявший в горле комок Матвей. — Никто о том не проведает.

Глава 15

22 июня 1609 года от рождества Христова по Юлианскому календарю.

Я упорно поднимался, преодолевая пролёт за пролётом. За спиной натужно пыхтел думный дьяк Семёнов и укоризненно сопел носом Никифор, тащивший массивный столец, футляр с подзорной трубой и плотно скрученный моток верёвки из конского волоса.

А вот нечего было вслед за мной на колокольню тащится! От кого меня там охранять? Не от Ивана же. Так у моего секретаря для душегубства и без того возможностей хватает. Как-никак, два раза на дню ко мне в кабинет с докладом приходит. Сунул в бок засапожник, пока я бумаги читаю, сказал рындам на выходе, что царь беспокоить не велел и дёру из дворца. При определённом везении, есть шанс удрать. А тут с колокольни куда удирать? Одна дорога — головой вниз. Всё лучше, чем за цареубийство смерть лютую принимать.

Остаётся, звонарь. Но Симеон, если по виду судить, седьмой десяток разменял. Вроде и крепкий ещё старик, но супротив нас с Семёновым нипочём не сдюжит. Да и зачем престарелому пономарю на жизнь своего государя умышлять? Он ещё у моего батюшки в чести был и тот его как-то раз за благолепный перезвон золотым пожаловал.

В общем, незачем было Никифору на этакую верхотуру следом за мной лезть. Там и без него тесно. Так нет же, пока из дворца до колокольни Ивана Великого ехал, всю душу своим нытьём успел вынуть. Вот и пускай теперь тащит. Я, так-то, ни о каком табурете поначалу и не думал. Не боярин, чай, и пешком постоять могу. А тут сразу самый тяжёлый притащить велел и своему телохранителю всучил. Пускай волочёт, раз такой ответственный!

— Здрав будь, царь-батюшка.

Седовласый старик низко кланяется, отходит в сторону, освобождая место для поднявшихся.

— И тебе доброго здоровья, Семион, — кивнув звонарю, я подошёл к одной из бойниц, высунулся, всматриваясь в сторону Поклонной горы.

— Не видно ничего, — недовольно пробурчал Никифор из-за спины. — Всё дымом затянуло.

— Затянуло, — согласился я с ним, вслушиваясь в многоголосый рёв пушек, доносившийся издалека. Похоже Сигизмунд всю свою осадную артиллерию, что из-под Смоленска привёз, против князя выставил. Ну, ничего. У Михаила Васильевича тоже есть чем Ходкевичу ответить. — Дай трубу.

— Прими, государь, — Никифор ставит рядом со мною столец, смахнув с него воображаемую пыль рукавом, бережно вынимает из футляра подзорную трубу.

— То дело, — одобрительно киваю я. — Чего встал, Иван, садись, писать удобнее будет.

Вновь, пряча улыбку, вглядываюсь в клубящееся вдалеке дымовое марево. Очень уж забавно у моего секретаря рожу скривило. Виданное ли дело, в присутствии стоящего государя, на царское место сесть. И Никифор глазами обиженно хлопает. Не для дьяка же тащил! А о звонаре и говорить нечего. Как забился в угол, так там и замер, почти не дыша; не отсвечивает.

Ничего, пускай терпят! Просто состояние у меня сегодня какое-то взбудораженно-приподнятое. С самого утра, как только канонада со стороны Поклонного холма начала набирать силу, места себе не нахожу. По дворцу мечусь, дворцовую челядь своим появлением распугивая. Я и на колокольню эту восьмидесятиметровую потому полез, что больше мочи сидеть в четырёх стенах, ожидая вестей, просто не было. Ещё немного и сорвался бы, поскакал к Ивану Куракину под ногами мешаться и битвой руководить помогать. А так хоть весь ход сражения своими глазами увижу, ну и нервы на свежем ветерке в норму приведу.

Ничего, сегодня всё решится. Не думаю, что Сигизмунд с Жолкевским станут бездействовать, ограничившись лишь наблюдением за схваткой Ходкевича со Скопином-Шуйским. Должны на приготовленную для них Василием Григорьевичем приманку клюнуть. Всё же ворваться почти без боя в город и, одним решительным броском захватив Кремль, сразу решить в свою пользу исход всего сражения — соблазн, от которой очень трудно отказаться. Особенно имея подтверждение о лояльности ближнего боярина от князя Черкасского, будто бы вступившего с Грязным в сговор и держа того же Грязного за горло угрозой казни его любимого внука.

Вспомнив о попавшем в плен телохранителе, я зло