Читать книгу - "Волчий закон, или Возвращение Андрея Круза - Дмитрий Могилевцев"

— Сына хочешь? — шепнула на ухо Ники и засмеялась, сверкая жемчужными зубками. Удивительными — мелкими, ровненькими, чистыми. И сама была маленькая, чистая, ровненькая, и веснушки как лучики. Солнечные, мягонькие.

— Хочу, — согласился Круз басом, закинув руки за голову.

— Какой ты огромный! Волосатый! Смотри — моя ладошка в волосах на твоей груди прячется. И меня не любишь.

— Люблю, — возразил Круз. — Маленьких и проворных — в особенности.

— Не любишь, не любишь. Не знаешь ты, что это такое — любовь. Помнишь, что читал, или смотрел, или что рассказали, вот и все. Ты внутри совсем холодный.

— Я тебя в попу укушу, — пообещал Круз. — Мелкую и холодную.

— Я обижусь сейчас. Я тебе правду говорю — ты ж даже сочувствовать по-настоящему не способен. Ни радоваться не можешь, ни тосковать. Потому ты и заболеть счастьем не можешь. Чего ты смотришь так? Мне Жан говорил. Он знает.

— Ни черта он не знает, Жан твой. Араба от туарега отличить не может.

— Он в университете работал!

— А ты в клинике. Ну и что?

Ники закусила губу. Тряхнула челкой.

— Ну, ну, — сказал Круз, гладя шелковистую спинку. — Ты для меня — самый драгоценный, самый знающий в этом мире человек. Я с другой стороны мира услышал тебя, и приплыл, и встретил. Мне и думать страшно, что бы случилось, не услышь я тебя. Я до сих пор поверить толком не могу, что я здесь… и ты со мной.

— Если ты вредный будешь, я тебе изменю. С Жаном. Или с Михаем.

— Я тогда Жану зуб выбью.

— А Михаю? Он тебе сам выбьет.

— С Михаем можешь. Он красавец. В берете.

— Противный ты. Ты меня всей своей бригаде отдай, фу!

— Не отдам я тебя. И Михай тебя не возьмет, потому что друг. Настоящий, не по-вашему. Как там у вас… в любви и на войне все дозволено, правда?

— Грубый мужлан! Я тебе не игрушка!

— Ворчушка-капризушка, — сказал Круз и притянул к себе.

— Пусти… пусти!

— Не пущу. Замучаю. Изнутри и снаружи.

— Пусти! Не надо так… ты тихонько… тише…

Потом они, обессиленные и мокрые от пота, лежали под простыней, а за окном уже светало и в предрассветной тишине мягко и ласково плескало в берег море.

Над этой землей и этим морем еще светило прежнее солнце, из прошлого, когда пляжи и лето, и шезлонги, и кофе под полосатыми зонтиками, и яхты, звенящие под теплым бризом, утренняя газета, смех, мороженое и сонм загорелых тел на гладкой гальке. Круза принесло к этому осколку прошлого, как айсберг к тропикам, и, удивляясь и не веря, он прижился здесь, прикипел, привык, стал частью и плотью от плоти здешнего времени и дела. И на яхту, принесшую его через океан, смотрел с удивлением. Когда оно было? Как? Снег, и кровь на следах, и пустые города — где это, из какого кошмара? Здесь дымит у пирса паром, готовый уйти через море, здесь пальмы и птицы, и девушки смеются в кафе. Здесь свежий хлеб, замешанный греком Николопоулосом и выпеченный в недрах белой урчащей машины, здесь маслины и шкворчащий омлет, и Розина, черненькая и крепкозадая, несет на макушке ящик салата. Здесь улыбчивые парни в беретах и аксельбантах, и офицерская честь, и флаг на мачте, и «Марсельеза». И муэдзин протяжно стонет по утрам, и мечут кости, скалясь, день напролет трое сухокостых кабилов, не знающих ни слова по-французски, но всегда готовых объяснить что угодно случайному прохожему.