Читать книгу - "Целитель - 9 - Валерий Петрович Большаков"

Спецназовцы особо не светились и, проходя по коридору, вполне можно было представить, что всё как прежде, без перемен. Но вот из аналитического выглянул, воровато озираясь, зашуганный Корнеев в бронежилете, накинутом на белый халат, и сразу будто фокус навёлся — это не игра «Зарница», а операция «Метель».

Войдя в пределы лаборатории, я раздраженно скинул «броник» — сюда особист не заглядывает, и не станет нудить про нарушение режима.

Перед отъездом Иванов и меня обрядил в пуленепробиваемое изделие на советском кевларе — то ли терлоне, то ли вниивлоне, я уже не стал разбираться. Жилет был легкий, но многослойный, отчего малость сковывал движения. Поэтому я, как всякий недисциплинированный штатский, брал данное «средство индивидуальной бронезащиты» обеими руками и, вот так вот, аккуратненько, вешал на спинку стула. А сам шел туда, куда мне было надо.

Соблюдая ТБ, я повесил на пульт строгую табличку: «Не включать! Идут регламентные работы!»

Подумал, и снял халат. Потому что мешает!

Правда, с ПСМ я не расставался — отделанная пластиком рукоятка выглядывала из-за пояса, подавливая на живот. Стесняла, конечно; особенно, когда сидишь в буфете, и насыщаешься. Зато оружие успокаивало, как погремушка — младенца.

Хмыкнув, я остановился у окна, ладонями упираясь по обе стороны рамы. Надоели эти щели хуже горькой редьки, хочется распаха с размахом, иначе как оглядеть ширь?

Голова поневоле задралась, глаза повело вверх по застекленному прогалу, и губы изогнулись усмешкой. Видишь небушко? Видишь. Голубенькое? Прям, васильковое! Ну так чего тебе еще?

Я бездумно пошлепал ладонью по холодному стеклу. Такое не всякий пулемет прошибет. Видать, товарищ Сталин и впрямь готовил объект к штурму. И что же вождь тут прятал, интересно знать? Ладно…

— Работама нет — зарплатама нет, — сказал я наставительно, и шагнул в техотсек.

Кроссовки тихонько взвизгнули на рубчатом резиновом покрытии. Кряхтя, я присел, и потянул на себя квадратную крышку люка — скобы уходили вниз, дотягиваясь до пола металлической лесенкой.

Ну, и перекрытия здесь… Метровый слой железобетона.

«Представляю, как намучались монтажники… — мелькнуло в голове. — Долбили, как дятлы!»

На первом этаже окон не было вообще, лишь полушария светильников пузырились по потолку обычной высоты. Привстав на цыпочки, я дотянулся кончиками пальцев до стальной балки. Пощупал зачем-то наплавы сварки — за два дня мы с «Царевичами» подвесили здоровенный детектор, точно под хронокамерой.

Там и трекер, и калориметры… Тяжко вздохнув, я качнул увесистые вязки проводов. И когда их тянуть? На субботнике?

— Миша…

Первой мыслью подкралось трусоватое воспоминание о снятом бронежилете, и лишь затем я разобрал голос Лены.

— Наш доблестный спецназ не запер узкий лаз? — схохмил я в рифму, оборачиваясь.

Девушка, затянутая в халат, стояла понурая, хорошенькая и жалкая.

— Ничего себе лаз, — искривился маленький рот. — Да тут целые ворота! Ми-иш… Я так больше не могу… Прости меня… Пожа-алуйста…

Упадающий голос Браиловой позванивал, и мне ничего не оставалось, как идти утешать. Выносить женские слезы — хуже всего.

Я и пары шагов не успел сделать, как Лена подбежала сама, и прижалась махом, задыхаясь и всхлипывая.

— Прости… Прости… — стонущий зов перебивали жалобные, поскуливающие нотки.

— Мне не за что тебя прощать, Леночка, — я взял в ладони ее лицо, и поцеловал припухшие губы.

— Правда? — покрасневший девичий нос шмыгнул, смазывая надрыв.

— Правда. Чистая, беспримесная. Отфильтрованная.

Тяжко, но и успокоенно вздохнув, Браилова ткнулась головой в мое плечо.

— Я все понимаю, Миша, — глухо, невнятно заговорила она. — И про тебя, и про себя… И про Риту твою. Всё просто…

— Всё очень и очень сложно, Ленусик, — мягко оспорил я, чувствуя себя дедом, отягощенным житейским злом. — Подчинишься порыву, а после станет худо всем. И тебе. И Рите. Знаешь, каково мне было? До чего хотелось схватить тебя в охапку — и «загнуть салазки»?

— Даже так? — стыдливо хихикнула девушка.

— Даже.

Лена подняла розовеющее лицо, часто моргая слипшимися ресницами.

— Я вернусь в лабораторию… — неуверенно попросилась она. — Можно?

— Нужно, — моя улыбка вышла вполне непринужденной. — Я соскучился уже. Мне так давно никто не делал замечаний!

— Ладно! — рассмеялась девушка. — Буду тебя пилить и чморить с самого воскресенья!

— А что так поздно? — не сильно огорчился я.

— Здра-асте! — хихикнула Браилова. — Иванов же запретил!

— Что запретил? — не дошло до меня.

— Ми-иша! — ласково затянула Леночка. — Ты где, вообще? Где витаешь? Иванов с Иваненко, в четыре руки, накатали приказ по институту: запретить гражданским лицам все плановые работы в главном корпусе с первого по третий этаж включительно! Со среды до воскресенья. Понял, товарищ старший научный сотрудник?

— А-а… Ну, да… — замямлил я. — Тьфу ты… Мне ж генерал лично втолковывал! Хм. Как-то плохо втолковалось… А я-то думаю, и чего это так пусто! А оно вон что…

Тихонько рассмеявшись, Лена потянула меня за руку.

— Да я сама — нарушительница дисциплины! Пошли, а то обед скоро. Буфет сейчас на четвертом этаже! Временно… Пошли! Только тихо…

Там же, позже

— Близко к дороге не подбираться, — бубнил Призрак Медведя. — Расползаемся…

— А Мануэль? — ревниво спросил Франсуа Пиньон.

— Он у дальнего поста. Отползай…

Оглядываясь на замершего краснокожего, Франсуа пополз вправо. Издали Чак походил на сугроб. Даже на свету, стоило лечь на снег, и не двигаться, нипочем не поймешь — нанос это или лазутчик…

Пиньон приподнял голову, рукой сдвигая капюшон. Голоса с блок-поста слышались слабо, не разобрать. Офицер грелся у костра за бетонными параллелепипедами, сложенными редутом, а у опущенного шлагбаума пересмеивались двое автоматчиков, молодых парней, упакованных в новую зимнюю форму — ее тут «эксперименталкой» звали.

Облизав пересохшие губы, Франсуа украдкой посмотрел назад. Чака не видать. И что ему мешает попробовать?

Пиньон выдохнул, и осторожно пополз к дороге. Офицер его точно не увидит — слишком долго смотрел на мятущееся пламя, а уже порядком стемнело, синие сумерки превратили мир в театр теней.

Соскользнув на бугристый лед ручья, промерзшего до неглубокого дна, Франсуа выбрался к самому шоссе, укрывшись в огромной бетонной трубе, что летом перепускает воду под дорогой. Сюда голоса