Читать книгу - "Леопард с вершины Килиманджаро - Ольга Ларионова"

– А я должна улетать, – сказала она наконец, но не сделала никакой попытки войти в мобиль. – Меня мальчики дожидаются.

Я видел, что улетать ей не хочется, да она этого и не скрывала. И оттого, что ей хотелось остаться, она выглядела смущенной и притихшей, как всегда, когда мы оказывались одни в мобиле. Но я вдруг вспомнил, откуда она черпала все свои сведения обо мне, и не выдержал:

– Я думаю, ваши мальчики спокойны – они прекрасно видят, что вы в безопасности,

– Как видят? – спросила она самым невинным тоном.

Тут настала очередь смутиться мне. Рассказать ей о моей экскурсии в ее комнату?

Но Илль смотрела на меня спокойными огромными глазами, и я не мог говорить иначе, как только правду:

– Я думал, что вы просматриваете всю территорию Егерхауэна.

– Как же можно? Это было бы неэтично.

Не поверить было невозможно. Но как же тогда та охапка цветов и листьев? Не совпадение же?

– Илль, однажды я сунул нос в вашу комнату. И там на полу…

– А, ветки селиора – совсем такие, как я однажды нарвала вам! И как пахнут! Я с тех пор раза два в неделю летаю за ними.

– Вы нарвали мне?..

– Ну, да, конечно. Ведь вы так хотели. Я ведь часто бывала у папы, только вы не знали. Вот и тогда я случайно вышла в сад и увидела, как вы идете по дорожке и рвете полные горсти травы. Потом, когда вас перенесли в дом, отец все отобрал у вас и выбросил. Но вы ведь хотели травы и листьев. Тогда я слетала вниз и снова нарвала. И бросила на полу. Вы рассердились?

– Я не знал. что это – вы.

– И рассердились на кого-то другого?

– Я не знал, что это вы. Понимаете? Несколько месяцев назад я даже не знал, что вы есть на Земле. А цветы подобрали другие люди и расставили в вазы правильными пучками.

– Чушь какая! Дикие цветы не растут правильными рядами, и когда их рвешь, надо из них устраивать просто свалку. Иначе какой смысл?

– Попробовали бы вы объяснить это Педелю!

– Но с вами ведь были люди?

– Да, люди. Люди Егерхауэна.

– Худо вам в этой тюрьме?

– Не надо об этом, Илль. То, что привязывает меня к Егерхауэну, не подлежит ни обсуждению, ни осуждению.

– Простите меня. Но я говорю о своем отце. Я не люблю бывать здесь именно потому, что он один виноват в том, что происходит в Егерхауэне.

– По-моему, в Егерхауэне уже давно ничего не происходит.

– Здесь происходит… здесь нарушается первый закон человечества – закон добровольного труда. Ну, скажите мне честно, разве вы работаете над тем, что вы сами избрали?

Я кивнул.

– Неправда! И вам тяжело дается эта неволя. Вы прилетели на Землю для того, чтобы быть человеком, а не роботом, которому задают программу отсюда и досюда…

– Не судите так строго своего отца, Илль. Он чист перед собой и перед всеми людьми. То, что он сделал, предоставив нам свою станцию, было наилучшим выходом для меня. Ваш отец знает обо мне намного больше, чем вы – простите меня. Он поступает правильно.

– Нет, – сказала она так твердо, что я понял – никакими словами не убедишь ее; она знает, что права.

И она действительно права.

– Мне очень жаль, Илль, что из-за меня вы изменили свое отношение к отцу. Я прошу вас – будьте добрее с ним.

Она вдруг посмотрела на меня очень внимательно. Потом засмеялась:

– Нет, вы подумайте: тысячелетиями идет борьба за предоставление человеку всех мыслимых и немыслимых благ и свобод, а когда он достигает их и начинает ими пользоваться – ему отказывают даже в какой-то охапке сена.

– Так этот парадокс и заставил вас лететь за цветами?

– Да. А разве для такого акта требовались какие-то более веские причины?

Вот и все. Все мои надежды и предположения ухнули ко всем чертям. Гордо, даже чуть заносчиво вскинут подбородок. Какой-то механик, отупевший и огрубевший за свое одиннадцатилетнее пребывание в компании роботов. И я смел… Ну, лети, лети, солнышко мое, лети к своим Джабжам, Лакостам, к великим тхеатерам. И кто еще там допускается на ваш Олимп. Я умею ждать, а тебе всего восемнадцать. Не век же я буду маленьким кибермехаником. А тогда посмотрим. Улетай, маленький кузнечик.

– А чему вы смеетесь?

– Просто представил себе, что говорил бы кузнечик, глядя на вас.

– Ну и что? Сказал бы – уродина, и коленки не в ту сторону.

– Правильно. И стрекотать не умеет.

– Неужто не умею?

– Да нет, временами получается.

– Ну, скажите папе от меня что-нибудь хорошее.

Янтарный, как и все машины Хижины, мобиль рванулся вверх и растаял в вечернем небе, набухающем предгрозовой синевой. Я постоял, сцепив за спиной руки и запрокинув голову, и пошел искать Элефантуса, чтобы сказать ему что-нибудь хорошее.