Читать книгу - "Операция "Танк времени". Из компьютерной игры - на Великую Отечественную - Олег Таругин"

А затем танк комвзвода Логова получил от укрывшейся в засаде «Штуги» болванку в борт. Спустя несколько секунд справедливость восторжествовала, и самоходка, напоровшись на снаряд подобравшегося с фланга танка, вздыбилась, разбрасывая сорванные взрывом бронелисты, но это уже ничем не могло помочь чадно дымящей командирской машине. Да и не помнил он этого, если уж честно. Последним отложившимся в памяти событием короткого боя оказалось выбивающее сознание оглушительное «блямс!» ударившей в броню болванки. А после — лишь навалившаяся душным межвременьем тьма…

Единственный выживший из экипажа, лейтенант Логов пришел в себя на руках хрупкой девушки-санинструктора, ухитрившейся под огнем оттащить его подальше от горящего танка, вокруг которого уже разлилось солярочное озерцо из пробитого бака, укрыв в крохотной ложбинке, слишком тесной для двоих людей…

Все эти кажущиеся долгими воспоминания промелькнули в голове пришедшего в себя Кирилла за считаные секунды ассоциации с памятью лейтенанта. Миг, и личности аватара больше не существовало, остался лишь он один, Кирилл Иванов, — но знающий и помнящий все то, что знал и помнил недавний выпускник училища автобронетанковых войск, свежеиспеченный лейтенант Анатолий Логов. Подобное уже бывало раньше; бывало, но как-то… ну, не так, что ли? И по-прежнему оставался без ответа вопрос «что происходит?». Почему он не вернулся домой? Неужели же Лена оказалась права, когда бросила в сердцах «…доиграешься ты, Киря, когда-нибудь, чует мое сердце — доиграешься. Так там навсегда и останешься…», и он и на самом деле остался здесь навсегда?! Не в игре, конечно, как предполагала девушка, а в самом настоящем прошлом? В немыслимо далеком, героическом, легендарном и одновременно чудовищно страшном прошлом?! И не навсегда, а до своего последнего боя, где погибнет уже не только аватар, но и он сам?! Погибнет, как гибли предки, единожды и навсегда?! Не только телом, но и сознанием, разумом, своим единственным и неповторимым «я»? Но как это возможно, каким образом?! И что с ним сейчас ТАМ, в тихом и уютном двадцать первом столетии, в сытом и тихо гниющем изнутри обществе всеобщего потребления, где о прошедшей войне помнят и знают разве что некоторые историки, бойцы поисковых отрядов да считаные ветераны, несмотря на все перипетии последних десятилетий, ухитрившиеся перевалить девяностолетний рубеж.

Боль потихонечку отпускала, «локализовалась», так сказать. Она больше не захлестывала все тело, с каждой прожитой секундой концентрируясь в левом предплечье и где-то чуть ниже пояса. Руку дергало острой болью, правое бедро пекло и саднило. Голова кружилась, и периодами накатывала тошнота, но уже как-то не остро, что ли. Зато возвратилось зрение, правда, смотреть Кирилл мог только правым глазом, поскольку левый совершенно заплыл — сквозь слипшиеся от крови ресницы виднелась лишь мутноватая светлая полоска неба и размытое розовое пятно лица его спасительницы.

Парень распахнул здоровый глаз, с трудом сфокусировав зрение и вглядываясь в перемазанное сажей, со светлыми дорожками пота на висках лицо санинструктора. На вид девчушке было лет восемнадцать, вряд ли больше. Выбивающиеся из-под пилотки коротко стриженные русые волосы, миловидное, с тонкими чертами лицо, глубокие карие глаза. Тонкая шейка трогательно торчала из воротника вылинявшей гимнастерки со скромной ефрейторской петличкой. Тот самый, воспетый в песнях и фильмах о войне санинструктор, рядовой ангел-хранитель переднего края с неизменной сумкой с красным крестом на белом фоне.

«На Ленку похожа, пожалуй, даже очень похожа, — мелькнуло в голове. — Только глаза совсем другие и прическа».

Девушка на него не смотрела, торопливо и не слишком умело перебинтовывая раненую руку. Периодически было довольно больно, но Кирилл стоически терпел, беззвучно шипя сквозь плотно сжатые зубы. Помнится, она упоминала осколочное ранение — значит, задело сколами брони, хорошо, если сквозное и никакая септическая мерзость не засела в мышцах или кости. Что там еще? Контузия? Тоже понятно, профессиональная, можно сказать, болезнь танкиста, в машину которого со всей дури влупили болванкой. А вот ожог совсем нехорошо. Ожоги — вторая профессиональная болезнь танкиста — в полевых условиях сплошь и рядом заканчиваются быстрым нагноением вплоть до заражения крови или гангрены, знаете ли, это прекрасно понимал даже далекий от медицины Кирилл. Руку снова ощутимо дернуло болью — санинструкторша затянула последний узел на повязке. Больше не сдержавшись, парень застонал, до скрежета сжав зубы.

— Простите, тащ лейтенант, — пискнула девушка, отбрасывая в сторону упаковку израсходованного перевязочного пакета. — Больно, да? Ну, нет у меня ничего против боли, все уколы только на сборном пункте… если остались еще. Раненых много и обожженных…

— Как… зовут? — слова с трудом проталкивались сквозь саднящее, обожженное горячим дымом горло. Попытался приподняться, но не преуспел, поскольку снова замутило. Да и на затянутую обгоревшим комбинезоном грудь вновь легли маленькие, но удивительно сильные девичьи ладошки:

— Не вставайте пока, не надо, нельзя вам! Сейчас мы вместе потихонечку, помаленьку, тут не так и далеко. Рядом с рембатом мы, километра с два отсюда. А зовут меня Лена. Просто Лена. С Ярославля я. Да и зачем вам? Все равно забудете…

— Красивое имя, правда. Елена, Леночка… мою невесту так зовут. Она там, э-э, дома осталась, в Москве.

— Ой, правда? Так вы из самой Москвы, товарищ лейтенант? — девушка на миг замерла, рефлекторно сделав движение, словно собиралась поправить выбивавшиеся из-под пилотки русые пряди. И задала самый, пожалуй, неожиданный в данной ситуации вопрос: — А она какая, ваша невеста? Красивая, наверное, да?

— Ну… на тебя сильно похожа. И лицо, и волосы. Только глаза другие. Но такая же красивая.

— Ой, да бросьте вы! Нашли тоже краса…

Она так и не успела договорить. Сначала прозвучал совсем негромкий, но сочный шлепок, а затем лицо Кирилла оросило чем-то теплым и… страшным. И лишь в следующее мгновение, когда ее совсем легонькое, но уже безжизненное тело мешком навалилось сверху, парень осознал, что произошло. Шальная пуля, всего лишь долбаная шальная пуля, пулеметная или винтовочная, прилетевшая откуда-то с немецкой стороны. В голову. Окровавленная пилотка отлетела куда-то в сторону, разметавшиеся русые волосы мгновенно приобрели алый цвет, а на все остальное… На месиво из вывороченных костей черепа и мозговой ткани Кирилл просто не смог заставить себя посмотреть, торопливо и пошло зажмурившись…

Не соображая, что делает, и совершенно не замечая боли, парень аккуратно перевалил вялое, словно лишившееся некоего внутреннего стержня тело санинструкторши на спину. Борясь с тошнотой, приподнялся, с трудом встав на колени, перемазанный в своей и ее крови, непослушными пальцами поднял пилотку, прикрыв изуродованное лицо. Левую руку, неумело замотанную издевательски белым бинтом, он прижимал к телу.

И вот тут его пробрало.

Единственное, что Кирилл успел сделать, захлебываясь рвотой, так это отодвинуться в сторону, чтобы никоим образом не осквернить крохотный клочок украинской земли, последний приют тезки его Ленки, едва ли не впервые в жизни названной «невестой». Рвало его долго, почти минуту, выворачивая наизнанку, как никогда в жизни. И вследствие контузии, и от всего пережитого несколькими минутами раньше, и вообще… ТАКОЙ войны он еще не видел. Да, он привык, что на настоящей войне гибнут люди. Привык к разорванным взрывами телам, к превратившимся в угольно-черные головешки сгоревшим танкистам. Он даже почти привык к размазанным по гусеницам и опорным каткам внутренностям. Но он совершенно не был готов к тому, что только что произошло! Не был, и все тут! Война — дело мужчин! Она, эта едва знакомая девушка, была слишком красива и чиста, чтобы вот так буднично, походя превратиться в обезображенный, почти что обезглавленный труп… Смерть шла, невидимая, но вполне осязаемая, рядом с ним все эти бои, и под Воронежем, и под Москвой, и в Белоруссии, и здесь, под Харьковом. Но это была какая-то другая смерть. Тогда погибали боевые товарищи и противник, а вовсе не хрупкие девочки, наверняка еще даже не познавшие мужской любви и ласки… Нет, так нельзя, нельзя так, нельзя…