Читать книгу - "Честное пионерское! Часть 3 - Андрей Анатольевич Федин"

Зоины «луноходы» блестели, будто покрытые серебром. В пышном меху её шапки путались снежинки. Дожидавшиеся моего появления школьники, словно по команде, стянули с рук варежки: приготовились пожать мне руки.

Первым делом я поздоровался с Каховской (её пальцы показались мне тёплыми).

Пальцы Паши Солнцева походили на ледышки (в этот раз он опередил своего рыжего конкурента, вслед за Зоей протянул мне руку).

А вот с Вовчиком я поздороваться толком и не сумел.

Потому что едва я прикоснулся к его руке, как увидел перед глазами яркую вспышку.

* * *

Я открыл глаза и первым делом захотел ощупать голову. Но не пошевелился: не сумел — как и всегда в первые секунды после «приступа». Я застонал — почти беззвучно (издать звуки тоже поначалу не вышло). И тут же отметил, что пронзившая висок фантомная боль отступила. Я больше её не ощущал; но хорошо её запомнил (как и звон в ушах — от удара). Сердце в груди уже не колотилось неистово и отчаянно — моё сердце билось спокойно, едва ощутимо. Я вновь обрёл зрение (понял это, когда зажмурился от яркого света). Увидел над собой затянутое серым покрывалом облаков небо, ветви деревьев (наклонившееся под тяжестью снега) и конопатое лицо Вовчика. Вернулись и звуки: услышал голос рыжего мальчика.

—…Очухался! — сказал Вовчик. — Ну, ты, Миха, нас и напугал! Чё ты… в самом деле? Я чуть не обоссался от неожиданности! Зойка вон как перетрусила… Скажи спасибо, что я тебя подхватил! И удержал… почти. А то пошёл бы щас в школу с ободранной харей!

Рыжий провёл рукой по своему лбу, будто стирал с того капли пота. Его шапка съехала на макушку — высвободила непослушные локоны, на которых уже блестели снежинки. Вовчик выпрямился, неуверенно улыбнулся. Он словно пока полностью не поверил в то, что я пришёл в себя. Мальчик шмыгнул носом. Снова потёр лоб и приподнял голову. Заговорил с невидимым мне сейчас собеседником.

— Говорил же тебе: скоро очнётся, — заявил рыжий. — И чё было так рыдать? Как будто в первый раз с ним такое! Прекращай, Зойка! Он уже шевелится. Вон, посмотри. Ща пару минут полежит и встанет. Минут через десять сможет бегать! Было же такое и не раз! Ты чё, забыла?

Я пошевелил головой — увидел Зою. Каховская смотрела не на меня — она не сводила глаз с Вовчика. По щекам девочки одна за другой катились слёзы. Они собирались у подбородка, крупными каплями падали девочке под ноги на «луноходы» и на утоптанный девичьими сапожками снег. По правую руку от Зои замер Павлик Солнцев. Первоклассник растеряно хлопал ресницами, переводил испуганный взгляд с моего лица на лицо Каховской.

— Всё… будет хорошо, — едва слышно произнёс я.

Зоя громко всхлипнула, прикрыла ладошкой рот. Её глаза влажно блестели, на скулах девочки появились розоватые пятна. Каховская опустила взгляд, посмотрела на меня. Но разглядывала она меня недолго: её глаза вновь отыскали конопатое лицо Вовчика. Рыжий заметил её внимание, но понял его по-своему. Он пожал плечами и указал на меня.

— Да всё нормально с ним! — произнёс мальчик. — Щас… поваляется маленько и поднимется. Как и всегда. Чё ты испугалась-то так, Каховская? Сто раз уже видела Мишкины припадки. Чё в них такого страшного-то? Ну, закружилась у человека голова. С кем не бывает? Миха, скажи ей!

Я приподнялся на локтях. Ветер освежил меня порцией снежинок — метнул их мне в нос, в рот и в щёки. Я невольно зажмурился, тряхнул головой. Всё же дотянулся непослушной рукой до лица, стряхнул с него снежинки. И всё же повёл кончиками пальцев по виску — нащупал шапку, не обнаружил следов крови. Голова не болела. Хотя ту боль из своего видения я пока прекрасно помнил.

— Всё нормально, — повторил я.

Протянул Вовчику руку и сказал:

— Помоги мне встать.

* * *

По пути к школе Вовчик почти не умолкал (как и всегда, когда рядом с ним не шагала Света Зотова). Павлик Солнцев с ним почти не спорил. Он не прислушивался к словам рыжего. Мальчик с опаской посматривал на меня, будто ожидал, что я вот-вот снова «упаду в обморок». Сегодня Солнцев впервые наблюдал мой «припадок». Выглядел мальчик встревоженным, в его взгляде я читал растерянность и жалость. А вот Зоя Каховская на меня почти не смотрела. Девочка не спускала глаз с Вовчика. Она вдруг словно заинтересовалась его нескончаемой болтовнёй. Ни разу при мне этим утром она не фыркнула презрительно (в ответ на россказни рыжего мальчишки), не обозвала Вовчика «дурачком» или «бестолочью». Вот только Каховская не реагировала и улыбкой на его шутки. Зоя то и дело судорожно всхлипывала, часто потирала варежкой глаза.

Она посмотрела мне в глаза, когда мальчишки попрощались с нами и поспешили к входу в младший корпус школы; и тихо спросила:

— Вовчик? Когда? Что случится?

Зоя снова всхлипнула, смахнула с ресниц каплю.

— Не скоро, — ответил я. — После Нового года. Но ничего не случится. Я тебе обещаю.

— Правда?

Каховская вздохнула.

— Честное пионерское! — сказал я.

* * *

Занятия в школе сегодня тянулись невероятно долго (будто учебные часы увеличили втрое) и казались невыносимо нудными и надоедливыми (гораздо более надоедливыми и нудными, чем обычно). Я с показным вниманием слушал объяснения учителей, смотрел на доску, временами записывал что-то в тетрадь. Изредка на переменах отвечал на Зоины вопросы, пару раз растолковывал свои «умные мысли» четвероклассникам, даже рассказал Зотовой и Каховской бородатый анекдот (те посмеялись и тут же пересказали его одноклассницам). Без особого аппетита пообедал в школьной столовой, выпил «обязательный» стакан молока (ежемесячно школьники сдавали на молоко по рублю). Вот только все эти действия я совершал словно на автопилоте. Не концентрировал на них внимание. Потому что безостановочно размышлял об утреннем происшествии.

Сегодня я впервые порадовался формату своих «припадочных видений». Вдруг понял, что «могло быть и хуже». Во время «приступов» я всегда разделял неприятные ощущения (боль) с умирающими людьми. Иногда испытывал и схожие чувства (страх). Но никогда не видел умерших людей со стороны. Видения завершались для меня в тот самый миг, когда угасало чужое сознание. И я не смотрел на мертвецов (никакого «полёта души» в видениях не происходило). Открывал глаза уже в ослабевшем от «приступа» Мишином теле (с воспоминаниями о неприятных ощущениях, но без образов «мёртвых мальчиков», которые являлись бы потом ко мне в обычных снах). Так же случилось и теперь: я разделил с Вовчиком физическую боль и негодование. Но вспоминал о рыжем приятеле, как о живом, здоровом, незлом и не в меру болтливом ребёнке.

Ещё до начала уроков я стребовал с Каховской обещание не рассказывать о моём очередном «припадке» Юрию Фёдоровичу. Мотивировал свою просьбу тем, что «пока рано» и что «мне нужно подумать над увиденным». Ещё не представлял, когда и «под каким углом» поведаю подполковнику милиции Каховскому о «случае» Вовчика. Но расскажу обязательно. Потому что нынешний приступ показал: Мишин дар (или проклятие) подействовал на одного и того же человека снова — тем случаем в больнице (где рыжий подавился конфетой) не ограничился. Это значило (вполне вероятно), что я не увидел смерть Оксаны Локтевой лишь потому, что «картинка не изменилась». Я сразу просмотрел уже окончательный вариант того, что делала девчонка в последние минуты своей жизни. А моё дежурство радом с её квартирой на предсмертные действия школьницы никак не повлияло.

А вот повлиять на судьбу Вовчика я мог. И сам себе доказывал это уже во второй раз: в моей прошлой жизни Владимир Сомов благополучно дожил до своего шестнадцатого дня рождения и угодил в колонию за убийство (отомстил за смерть старшего брата). В этой же реальности Вовчик уже второй раз норовил попрощаться с жизнью: знакомство со мной пока не лучшим образом сказывалось на его жизни. Вот только я всё исправлю (нисколько в этом не сомневался). Хотя пока ещё чётко не представлял, каким образом это сделаю. Потому что пока не вычислил, где и когда погиб рыжий мальчишка (в моём видении). Почти не заметил никаких привязок ни к месту, ни к времени в тех (пока случившихся лишь в моём видении) событиях. Не сомневался только в одном: я знал человека, что убьёт Вовчика. Потому что повстречал его и в прошлой жизни.

Рудик (Рудольф) Веселовский, или Весло, как его величали приятели. Я его помнил невысоким узкоплечим молодым мужчиной. Теперь же увидел бледным пухлогубым ребёнком. При нашей прошлой встрече он был старше меня на три года. Теперь же Весло стал моим сверстником. Вот только не изменил поведение. И убедил меня в том, что