Читать книгу - "Золото Стеньки - Игорь Черемис"

пережить это и просто очнусь в холодном поту в больничной палате.

Я уже начал подниматься на ноги, когда вспомнил ещё одну, но очень важную деталь. Причем вспомнил не из череды воспоминаний неведомо кого — я подозревал, что они исходят от настоящего Алексея Алексеевича, который, наверное, слишком ушел в себя во время молитвы на могиле матери. Нет, я вспомнил это сам, поскольку внимательно изучал генеалогическое древо дома Романовых за интересующий меня период. У Алексея Михайловича и Марии Милославской было тринадцать детей; двое из них в будущем были царями — Федор сам по себе, по праву старшинства после смерти отца, а Иван был соправителем Петра, причем под кураторством Софьи, своей родной сестры. А Алексей… Алексей умер в январе 1670 года, немного не дожив до своего шестнадцатого дня рождения.

Я всё ещё надеялся, что всё это не наяву, что я вскоре приду в себя, в противном случае это выглядело бы слишком жестоко. Мало того, что я оказался не клёвым Петром Первым, а каким-то никому не известным Алексеем, про которого во всех источниках я встретил, кажется, всего пару слов. Так ещё и этому Алексею — и мне вместе с ним — было суждено умереть через год от неизвестной болезни.

Я не хотел умирать, ни во сне, ни наяву. Поэтому я решительно встал, повернулся к мальчишке, который уже держал какую-то меховую кучу, в которой я опознал шубу, походящую царевичу по рангу.

— Ерёмка, веди меня к учителю!

Глава 2

Трудности перевода

Наверное, сейчас я был самым лучшим врачом во всем Русском царстве, а то и в мире, хотя и не мог диагностировать ни одну болезнь, кроме банального насморка. Но я знал, что аспирин — это ацетилсалициловая кислота, которая содержится в различных малинах. Знал и то, что для прививки от оспы нужно собрать жидкость из оспенных волдырей на коровьем вымени; правда, я не собирался экспериментировать на себе, так как с точным знанием механизма у меня были серьезные проблемы, но у меня под рукой имелся Ерёмка, которому всё равно некуда деваться. К тому же я был уверен в эффективности этого средства[2].

Но я не знал, от чего умер этот царевич Алексей, в учебниках про него писали путано — то ли долго болел, то ли сразу откинул коньки, никакой определенности. Вставая с колен я прислушался к своему новому телу, но ничего не болело, никаких неприятных ощущений не было, кроме, пожалуй, небольшого чувства голода. Новая память подсказала, что царевич Алексей ел последний раз вчера вечером, а сегодня с утра сразу отправился в Вознесенский собор, чтобы помолиться на могиле матери, по которой безумно скучал. У меня родилась гипотеза, что он и помер от голода, увлекшись очередной молитвой, но потом я отбросил эту мысль — вряд ли царь допустил бы, чтобы его старший сын ушел из жизни так бездарно.

Вообще в истории Руси царевичам с именем Алексей не слишком везло, а единственным исключением был нынешний царь Алексей Михайлович, который спокойно унаследовал своему отцу и даже сумел просидеть на троне тридцать с лишним лет. Но этот, в теле которого оказался я, помер в неполные шестнадцать лет, ещё один был замучен Петром Первым в казематах Петропавловской крепости по подозрению в заговоре, а третий закончил жизнь в подвале Ипатьевского дома. В целом можно было считать, что это имя проклято на три четверти и не слишком обольщаться своей будущей судьбе.

Вот про мать этого царевича я знал. Причину смерти Марии Милославской потомки определили как «родильная горячка». Говоря простыми словами — кто-то из повивальных бабок или немцев-врачей занес заразу в ослабленный женский организм; в будущем это могли вылечить, но требовались антибиотики и хирургическое вмешательство, которые тогда были недоступны даже в просвещенной Франции. Гораздо проще не допускать заболевания — достаточно элементарной гигиены для докторов и широкого использования простейших антисептиков, которые можно делать прямо тут, в России семнадцатого века. Но до таких инноваций дошли только через двести лет, так что у несчастной Марии и её восьмой дочери, которую успели окрестить Евдокией, шансов не было никаких.

У царевича могло быть что угодно. Банальная сердечная недостаточность, которую найти на ощупь невозможно, но которая как мина замедленного действия, поскольку сердце может не выдержать и остановиться в любой момент. Какое-нибудь внутреннее воспаление, которое через несколько месяцев даст о себе знать. Наконец, его могли тупо отравить чем-то незаметным — и я не был уверен, что в горячечном бреду соображу потребовать много-много воды и заставлю отогнать от меня иноземных докторов, которые соберутся по капле выдавливать из меня всю кровь. Да и не факт, что это поможет — кажется, таким способом можно только от некоторых ядов спастись, а, например, от цианидов уже нет.

Я, конечно, собирался трепыхаться, потому что помнил поговорку про воду и лежачий камень. Смириться с будущей судьбой было легче всего. Память царевича у меня была, с её помощью я уж как-нибудь год продержусь, а потом отойду в мир иной с чистой совестью — наверняка причастие у меня будет принимать сам местный патриарх, как его там — да, точно, Иоасаф, Никон сейчас в опале. Ещё и в монахи примут, с них станется.

Но можно попробовать повести себя иначе. Посмотреть вокруг, понять, откуда исходит опасность, сменить обстановку — я чисто физически ощутил спертый воздух собора, и желание оказаться где-нибудь на природе захлестнуло меня с головой. Я мысленно согласился с собой — поездка на условную дачу не помешает. Сейчас в Кремле тесно, Теремной дворец плохо вмещает всю многочисленную царскую семью, а скоро Алексей Михайлович посватается к Нарышкиной — и станет ещё теснее… Правда, царь с молодой женой чаще будут жить в Преображенском дворце, но что если я займу его раньше? Надо будет что-то соврать, чтобы получить разрешение — и придумать ложь, которая выглядела бы правдой, надо как можно быстрее… Я задумался было, но Еремка накинул мне на плечи богатую атласную шубейку и сбил с мысли. Я едва снова не рявкнул на него, но лишь кивнул с благодарностью. Не время ругаться на людей, которые ко мне приближены — память услужливо подсказывала, что царевич был человеком мягким и даже чересчур добрым.

* * *

Атласная шуба Алексея была тяжелой, и в ней я чувствовал себя неприятно. Из памяти Алексея я выудил сегодняшнюю дату — пятнадцатое апреля, но это по