Читать книгу - "Кроманьонец - Валерий Красников"

Наковыряв из стенки оврага глины, сложил куски в корзину и вручил её помощникам. Сказал им, чтобы шли домой. Объяснил, что это всё нужно положить в воду. Оба закивали.

Когда дети скрылись за валунами, я отправился к лиственному лесу. Он оказался гораздо дальше, чем мне виделся. Пришлось вернуться.

Порадовался, обнаружив глину замоченной, и удивился, когда услышал, что дети, устроившиеся неподалёку, о чём-то говорили…

Увидев меня, Лило подбежала и обняла. Не помню уж, когда переживал такие приятные эмоции.

Горшок немного подсох, и я потащил его в укромное место, так как к вечеру у камней соберутся люди, и мне подумалось: «Как бы не разбили…» И тут до меня донеслись крики женщин племени.

Что у них могло случиться? Обычно женщины работали тихо. Пристроив казанок между опор чума, побежал к ним.

Вижу, Саша лежит на спине и орёт. Прижимает колено к груди. А остальные бестолково скачут вокруг и кричат:

– Ахой! Ахой!

Поначалу подумалось, что они расстраиваются – ахают. Потом вспомнил, что так шамана зовут. «Ну, сходил бы кто-нибудь, позвал бы его», – думаю, а сам присаживаюсь у ног Саша и пытаюсь рассмотреть, что у неё с коленом стряслось.

Заметив меня, женщина перестала кричать и сама показала распухший и покрасневший сустав. Наверное, полдня за работой просидела на корточках вот он и воспалился.

Вспомнив, что лопух снимает воспаление суставов, нарушая правило, бегу в чум. Хватаю копьё и так быстро, как умею, бегу на маленький холмик, возвышающийся почти на опушке леса, к зарослям лопуха. За мной припустилась и Таша. Думал, мамаша ругаться будет. Нет. Помогла выкопать корень. А я и листьев прихватил. Позабылось, что именно может помочь в таком случае.

Назад вернулись тоже бегом.

Хватаю гальку и перетираю корень с листьями на валуне. Таша мягко касается плеча, забирает у меня гальку и сама размочаливает корневище.

Пока мы готовили лекарство, приходил шаман. Только взглянул на ногу Саша и тут же ушёл. Девушки расселись вокруг приболевшей и рыдают.

Подошли мы с мамашей. Она в обеих ладошках несла кашицу из корневища и листьев, а я – большой лист. Намазали тётке больное колено тем, что приготовили, обернули листом и зафиксировали волокнами ивняка.

Я говорю:

– Саша, иди в чум. Нужно поспать.

Она поднимается и ковыляет к жилищу. Без каких-нибудь вопросов!

Тётки реагируют нормально. А я вот задумываюсь: почему их поведение так поменялось?

Утром узнал, что Саша чувствует себя лучше. Женщины снова накопали корней и нарвали листьев лопуха, приготовили смесь и сменили больной компресс.

Справедливо полагаю, что теперь свободы реализовывать свои желания прибавится.

Так и оказалось.

Беру копьё, подзываю Лило и Тошо, вместе отправляемся к лесу. Ожидаю от мамаш окрика. Но тихо. Так и дошли до опушки. Правда, нас с дюны женщины всё ещё должны видеть.

Бродим, собираем ветки. Сколько могут унести в руках дети? Немного. Вернулись. Оставив поклажу у ямы, выкопанной вчера, снова пошли.

Ходили раза три. Когда мне показалось, что натаскали веток достаточно для обжига, прямо в яме сложил костёр. Принёс из чума угли в горшке. Поджёг ветки. Сидим втроём у костра, я запекаю бока первенца. Лило и Тошо время от времени подкидывают ветки в огонь.

На небе ни облачка. Солнце припекает, а тут ещё жар от костра. Не думал, что моё желание выкупаться приведёт женщин и детей к такой панике.

Отставил в сторону казанок и побежал к воде. Почти сразу нырнул. Водичка бодрила, конечно, но как приятно, как хорошо мне стало!

Выныриваю, а на берегу и женщины, и дети кричат, руками машут. Таша и Лило в слезах. Выбегаю из воды, чтобы их утешить, получаю затрещину вначале от мамы, а потом и от крохи Лило.

Настроение утешать их сразу же улетучилось. Иду к костру, присаживаюсь, беру казанок и продолжаю обжиг.

Ну хоть бы кто поинтересовался, что я в реке делал? Снова тихо, и снова все при деле. Отходчивый народ в нашем племени и нелюбопытный…

Когда костёр догорел и ветки закончились, я разгрёб угли к краям ямы, поставил в средину казанок. Поглядывая на женщин, снял с чума кусок шкуры и накрыл им яму. Сверху песочком закидал. Всё хорошо, всем всё равно.

Пока изделие запекается, решил дамочкам помочь. Хоть и тяжела для детских пальцев работа, но старался до вечера.

На закате, когда небо стало багрово-дымным, похожим на вспышку выстрела, пришли мужчины и принесли рыбу. Женщины, бросив работу, побежали встречать рыбаков. А Тиба-Трава собрала ивовое волокно и унесла в чум Белок. Размочаленных прутиков осталось совсем немного.

Я откопал шкуру и, подцепив палкой за ручку, вынул казанок из ямы. Пока он остывал, всю рыбу уже запекли. Ну, ничего, удивлю всех завтра. Главное, звон от керамических стенок приятный…

* * *

Просыпаюсь от крепких объятий Саша.

«Не души меня своей любовью», – думаю и пытаюсь вырваться.

Как оказалось, краснота и опухоль на её колене к утру почти пропали. До полудня женщины то и дело бросали работу и прибегали потискать меня. А мы с Лило и Тошо, между прочим, очень важным делом занимались – лепили посуду!

Пришёл шаман. Он встал метрах в трёх от каменной гряды, где мы обустроили гончарную мастерскую, и стал наблюдать за нашей работой. К его присутствию я уже успел привыкнуть и, когда услышал: «Лоло, подойди», вздрогнул от неожиданности.

Проявлять строптивость в этом случае счёл неуместным. Подхожу и говорю:

– Слушаю тебя, Ахой-Медведь.

Он теребил длинную, доходящую до впалого живота бороду и молчал. Я терпеливо ждал, пока самый старший в племени решит что-нибудь. Наконец он строго посмотрел на меня и заговорил:

– Скажи, Лоло…

Наверняка он знает, чего от меня хочет, а то, что вопрос ему сформулировать трудно, для меня уже стало очевидным.

– Я отвечу тебе, Ахой. Что мне сказать?

Мне почудилось, будто слышу, как у него мозги скрипят.

– С тобой говорят духи?

Что ему ответить? Нет – не скажешь, ибо вопросов потом ещё больше будет. Попробую согласиться.

– Да, Ахой. Они говорят со мной.

Шаман кивнул и отправился восвояси. Я так и не понял тогда, обрадовался он или, напротив, огорчился.

К возвращению охотников мы израсходовали весь запас глины и успели ещё столько же принести. Четыре чашки и две тарелки сохли на камнях чуть дальше того места, которое облюбовали соплеменники.

Вернулись мужчины чуть позже, чем обычно. Той загарпунил двухметрового сома, и притащить к стойбищу его, наверное, было не просто.