Читать книгу - "Время шаманов - Аве Бак"

Колчанов крикнул Лешке.

─ Привет, сынок! Есть что пожевать?

─ Здоров, батя. Не-а, ничего. Хочешь, сосиски тебе сварю?

─ Давай. Только побольше, не жадничай! Голодный я как волк.

Пока переодевался в спальне, в голову полезла хитрющая и досадная в своем итоге мысль: «Два человека говорили про Ургалчинова одинаково, почти одинаковые плохие слова. Первый – Курдюм, второй – Бобров. Прямо с одного листа читали. Ты же сам, Миша, решил, что Бобров сидит на должности свадебным генералов, не по деловым качествам.

И кто же его мог туда поставить? Курдюм! Друзья? Конечно. Бобров Курдюма Эдиком назвал, знает, что Ургалчинов лечит его дочь, по его рассказу выходит, что Эрлик подмял под себя Альфреда, даже бьет его. Курдюмовская песня. Его человек в Гаване.

Ах, ты ж Бобров, твою мать. Это ты настучал, что Армен девчонку снял. А кому ты стуканул? Кому ж как не гражданину Курдюму!

За дурака Колчанова посчитали! Повели одной тропой, подставили «злых гениев», особенно Ургалчинова. Вот он, вор, насильник и убийца, занимайся майор, бери его гада! Явный шаман, не из наших мест. Чакраватин просто какой-то! Может быть, еще и ухлопаешь его при задержании. Песня! А как же Геренст? Вот скажи себе, Колчанов, если бы ты оказался в такой ситуации, ну не ты сам, а просто берешь логику врага. Что можно сделать с Геренстом? Что-что? Угрохать его, вот что! Когда? Да сегодня же, Миша! Сегодня. Завтра тебе плёночки отдадут, если отдадут, а Альфред Вольфович будет уже в подземном мире!»

Колчанов набрал на мобильнике Сайгака.

─ Глеб Владимирович, прошу прощения за поздний звонок. Можешь говорить?

─ Могу. А вот ты, не знаю!

─ Не понял?

─ Совсем не понял или догадываешься?

─ Не томи!

─ Ладно. Мне недавно позвонили сверху, в обход главного. Не наша структура, но с благословения прокурорской службы. Слушаешь?

─ Да.

─ Сказал, что тебе сегодня некто дал очень важную информацию, на основе которой фактически раскрывается все дело. Так?

─ И да, и нет.

─ Но информацию дали?

─ Дали.

─ Ну вот. И весь перец! На основе полученной информации задерживать преступников, а этого «некто» больше не беспокоить. Совсем.

─ Здрасьте, мы приехали! А пленки? Некто еще пленки обещал.

─ Не будет пленок. Он их отдаст туда. Ясно?

─ Не очень. А если, например, этот некто у меня главный подозреваемый, тогда как?

─ Миша, ты с ума сошел? Мне пояснили, что он вне подозрений, точно. Ты хорошо все понял?

─ Слишком, слишком хорошо. До завтра, Глеб!

«Все слишком ясно, все так просто! Ход закрыт. Хода нет. Дальше политика, разрешение на мракобесие. А что сегодня? А сегодня будет жаркая ночь! Очень жаркая!» – Колчанов снова набрал Сайгака.

─ Глеб, это снова я!

─ Что еще, Миша?

─ Разрешили ж заниматься преступниками на основе полученной информации?

─ Ну!

─ Давай сейчас брать Геренста и Ургалчинова, да, прямо сейчас. Иначе к утру у нас будет два трупа и тупиковое дело. Надо сейчас, я прошу!

─ На основе чего такие выводы, такая спешка?

─ Глеб, если к утру будут трупы, ты будешь отвечать! Понял? – заорал в трубку Колчанов. – Ты! И я буду везде показывать, что предупреждал тебя. Ты понял?

─ Успокойся. Давай через десять минут выходи – я выезжаю за тобой!

Колчанов набрал Колобкова.

─ Слушай, Дима! Срочно звони Цапкину. Садитесь на свои машины, да, на собственные! И по адресам. Один к дому Геренста, другой Ургалчинова. Адреса-то знаете?

─ Не только адреса, товарищ майор. Дома знаем, подъезжали, присматривались.

─ Отлично. Работа на всю ночь. Если куда выйдут или поедут – сопровождать, и постоянно докладывать мне. Все понял?

─ Так точно!

Алексей позвал его на кухню.

─ Пап, сосиски сварились! Иди, пока горячие!

─ Не судьба, Лешка. Останусь сегодня без сосисок! – Ответил Колчанов из прихожей, завязывая шнурки на ботинках, подумал: «Хорошо, если только без сосисок останусь».

Снаружи открыли ключом входную дверь. Вернулась Елизавета.

─ Надолго? – поинтересовалась без лишних расспросов.

─ Не знаю. Скорее всего, да.

─ Готов меня выслушать? Я узнала по твоей просьбе про лечение дочери Курдюма или уже завтра?

─ Нет, Лиза, сейчас в самый раз. Я внимательно слушаю, – Колчанов остался сидеть на пуфике в прихожей, а Елизавета присела на краешек телефонного столика.

─ Дочке Курдюма едва исполнилось четырнадцать лет, когда в автокатастрофе погибает ее мать Элла Курдюм. Самому Эдуарду Курдюму она приходится не родной дочерью, а падчерицей. Удочерена им после вступления в брак с Эллой. Девочке тогда было два годика. Сам понимаешь, что эти данные конфиденциальные, узнала по большому знакомству. Смотри не проговорись, что я тебе сказала.

─ Не дурак, понимаю, – буркнул Колчанов.

─ После смерти матери ребенка Курдюм обратился за помощью к врачам только через два месяца. Ситуация была очень запущенная. Ступорозная депрессия, ослабленные физические и интеллектуальные функции и прочие довески. В общем, психическая травма нашла продолжение в физике организма. В больнице, на стационаре он ребенка практически не оставлял. Настоял на домашнем содержании, врачи не стали возражать. Условия в больнице, сам знаешь, не самые прекрасные, – подумали, что ребенку дома будет лучше. Лечащий врач, Илларионов Антон Петрович, хороший специалист, внимательный, вдумчивый. Несколько раз посещал больную на дому, периодически принимает ее в своем кабинете. Курдюм привозит дочку в больницу лично. Всегда только сам. Присутствует при осмотре, не отходит от нее ни на шаг. Вроде бы все нормально. Заботливый, любящий отец. Вот только Илларионову показалось, что когда заканчивается приём, девочка берет его за руки и держит крепко, ну, насколько может в таком ослабленном состоянии и смотрит-смотрит, как просит о чем-то. Она, как бы, не хочет от него уходить, не хочет идти домой. Я думаю, Миша, а если это сигнал, единственный почти незаметный, сигнал который может послать ослабленный больной ребенок?

─ Ты сама говорила с Илларионовым?

─ Да, я только от них. Его жена, тоже медик, моя однокурсница. Цени! Я тебе как Штирлиц информацию добываю. Честно скажу, нелегко. Он и рассказал-то только потому, что больше некому. Надеется, что ты разберёшься и или подтвердишь его подозрения, или рассеешь. Если это просто симпатия пациента к врачу, такое нередко, ничего страшного, а если… сам понимаешь…