Читать книгу - "Птица малая - Мэри Д. Расселл"

— Жобера потянуло на грязные делишки? — спросил он, задумчиво сузив глаза.

— Нет, теперь я независима, — сказала София, улыбаясь.

— Правда? Софи! Здорово! Это твой собственный маленький проект или ты темнишь?

— Я представляю клиентов, которые хотят сохранить анонимность. И, Ян, — прибавила она, — если заказ тебя заинтересует, надеюсь, ты сможешь выполнить его, не согласовывая еще с кем-то.

— Отправляй предложение, я разберусь, — сказал он прямо. — Если дело не покатит, выкину шифровку и никто не узнает — верно, милая?

— Спасибо, Ян. Я ценю твою помощь, — сказала София. Завершив видеовстречу, она послала шифровку.

Ознакомившись с ее заказом, Ян Секизава впал в задумчивость. Софии требовалась скала изрядных размеров со льдом и значительным количеством силиката, более или менее цилиндрической формы; с жилыми отсеками на восьмерых, двигателями и горнодобывающими роботами — подержанными, если возможно, и установленными, если необходимо. Он пытался сообразить, кому и зачем могла понадобиться такая штука. Фабрика наркотиков? Но тогда зачем заказывать горное оборудование? Лед — понятно, но к чему так много силиката? Некоторое время Ян крутил это в голове, но не додумался ни до чего правдоподобного.

С его точки зрения, предложение было выгодным. До того как София наколдовала здесь ИИ-систему, австралийские «дикие» рудоразведчики летали от скалы к скале, надеясь на одну большую удачу, позволившую бы выкупить у Обаяши оборудование и обеспечить себя на всю жизнь. Девяносто девять из ста разорялись или сходили с ума и бросали последний свой астероид с уже вмонтированной в него оснасткой. Права переходили к корпорации, которая возвращала ее себе, если считала это рентабельным. У Яна имелась дюжина, а то и больше, скал, которые должны были устроить клиента Софии.

— О черт, о мать твою, о боже, вскричала прекрасная принцесса, размахивая своей деревянной ногой, — тихо процитировал он.

София предложила справедливую цену. Он сможет, наверное, схоронить сделку в «Продажах устаревшего оборудования». При нынешнем положении вещей эти глыбы не стоят ни хрена. Почему бы не продать одну? — подумал Ян. И кого колышет, как ее станут использовать?

Дожидаясь в маленькой арендованной комнате, пока Ян Секизава ответит на ее предложение, София Мендес глядела из окна на иерусалимский Старый Город и спрашивала себя, зачем она приехала сюда.

В первые часы свободы София решила просто продолжать жить, как жила раньше. Она известила иезуитов в Риме о своем новом статусе, заверила их в готовности работать в качестве генерального подрядчика на оговоренных ранее условиях и подготовила все необходимое, чтобы переписать соглашение на свое имя. Ей выплатили тридцатипроцентный аванс, и подумав что она может выполнять работу в любой точке мира, София использовала эти деньги, чтобы оплатить дорогу в Израиль. Зачем?

Без матери, зажигающей субботние свечи, без отца, напевающего древние благословения над хлебом и вином, она потеряла контакт с религией ее короткого детства. Но после стольких лет скитаний София ощутила потребность хоть каким-то образом вернуться домой, хотела понять, способна ли она привязаться к какому-либо месту. В Стамбуле, теперь уже мирном, уставшем от самоуничтожения, для нее не осталось ничего. А нити, связывавшие ее с Испанией, были слишком тонкими, слишком слабыми и умозрительными. Итак, Израиль. Дом по умолчанию, решила София.

В первый свой день в Иерусалиме она застенчиво, ибо никогда не делала этого прежде, отыскала микве, место ритуального очищения. София выбрала его наугад, не зная, что тут обслуживают израильских невест, готовившихся к венчанию. Здешняя дама, занявшаяся ею, сперва решила, что она тоже собирается замуж, и очень огорчилась, узнав, что у Софии даже нет возлюбленного.

— Такая красивая девушка! Такое чудесное тело! Какое расточительство! — воскликнула женщина, рассмеявшись, когда София залилась румянцем. — Что ж, вы останетесь здесь! Сделаетесь алией, найдете славного еврейского парня и заведете кучу красивых деток, как и следует!

Возражать добродушному совету было бессмысленно, и София задумалась над тем, почему ей этого хотелось, — пока ее отмывали и вычищали: волосы, ногти, все прополоскали, разгладили, довели до блеска; ее тело освободили от косметики, от пыли, от прошлого. Почему бы не остаться? — спрашивала она себя.

Завернув в простыню, Софию проводили в собственно микве и предоставили одной спускаться по кафельным ступеням, покрытым замысловатым мозаичным узором, — в теплую чистую воду. Все та же дама, укрывшись за полузакрытой дверью, помогла ей вспомнить еврейские молитвы и настояла:

— Три раза. Погружаться целиком, чтобы окунулась каждая ваша частица. Спешить некуда, дорогая. Теперь я вас оставлю.

Разорвав поверхность воды в третий раз, откинув со лба волосы и отжав влагу из глаз, София почувствовала себя невесомой и затерявшейся во времени, пока через ее сознание плыли слова древних молитв. Есть блаженство во вкушении первого фрукта после зимней скудости, вспомнила она, когда наступает перелом. Благословен будь, о Господь, Властитель Вселенной, — за то, что одарил нас жизнью, что поддерживаешь нас, что помог пережить это время года…

Слова здешней дамы о замужестве и детях напомнили ей об Эмилио Сандосе. После той последней ночи, с Жобером, София Мендес держала мужчин на приличной дистанции — слишком их было много и слишком рано. Но, даже несмотря на это, идею священнического безбрачия она находила варварской. Все, что София знала о католицизме, вызывало отвращение: гонение чужаков, сосредоточенность на смерти, на мученичестве и главный их символ — орудие римского судопроизводства, страшное в своей жестокости. Поначалу работа с Сандосом была актом героического самоконтроля — облаченный в траур испанец, наследник традиций инквизиции, представитель пиратской религии, превратившей хлеб и вино еврейского шабата в каннибальский ритуал плоти и крови.

Как-то вечером в гостях у Энн и Джорджа, несколько расслабившись из-за выпитого рома, София потребовала у Сандоса:

— Объясните мне эту вашу мессу!

Некоторое время он сидел неподвижно, глядя вроде бы на тарелки и цыплячьи кости.

— Представьте Звезду Давида, — тихо сказал он затем. — Два треугольника, один острием вниз, другой — вверх. По-моему, это мощный образ: божество простирается вниз, человечество тянется кверху. А в центре — пересечение, где встречаются божество и человек. Месса происходит именно в этом пространстве. — Его взгляд поднялся и встретился с глазами Софии — взгляд прозрачной искренности. — Я понимаю это как место, где смыкаются божество и человек. И, возможно, как обещание. Что Господь придет к нам, если мы потянемся к Нему, что мы и наши самые простые человеческие действия — вроде поедания хлеба и пития вина — могут преобразиться и стать священными. — Затем засияла солнечная улыбка, преобразив его смуглое лицо. — И это, сеньора Мендес, лучшее объяснение, на которое я способен после трех бокалов рома и долгого дня.

Возможно, признала София мысленно, этот иезуит заблуждается. Из-за невежества. Или из предубеждения. Сандос не пытался обратить ее в христианство. Он был человеком впечатляющего ума и казался ей прямодушным и цельным. София понятия не имела, как относиться к его мнению, будто это Господь зовет их вступить в контакт с Певцами. Есть евреи, которые верят, что в мире существует Бог — деятельный, целеустремленный. После Холокоста такой точки зрения стало трудно придерживаться. Да и собственная жизнь научила Софию, что молитвы о спасении остаются неуслышанными, — если не считать Жан-Клода Жобера агентом Бога.