Читать книгу - "Фараон - Дмитрий Викторович Распопов"

— Бл…ть, — я сел на табурет и схватился за голову руками.

— Ебу…я древность, — слова сами полились из меня рекой, — как же ты меня заеб…а. Когда бл…ть вся эта ху…я наконец кончится.

Я продолжал долго, но уже один, поскольку все до единого мастера знали, что если я начинаю говорить на непонятном и главное страшном, по их мнению языке, то я разговариваю с другими богами и лучше в этот момент меня не трогать и вообще быть как можно дальше.

— Что бл…ть в этот раз не так? — задал я сам себе вопрос, — какого х…я тигель лопнул? Он ведь должен выдерживать высокие температуры!

Посидев и подумав, я решил, что он возможно был некачественный, а потому взял второй и проделал ровно ту же операцию, с ровно тем же результатом. Второй тигель также лопнул на кусочки, как только стала плавиться медь. Это не могло быть совпадением, а значило, что я пришёл ровно туда откуда вышел. Мне нужен был тугоплавкий тигель. Снова.

— Ну ведь не зря же я про кости эти вспомнил? Ведь от чего-то мне это пришло в голову? — задавался я вопросом к самому себе, — может стоить попробовать прокалить муку, под более высокой температурой?

Позвав снова помощников, я заставил их жечь древесный уголь и уже на нём, смотря чтобы не расплавился бронзовый поднос, прокалить костную муку, которая прямо на моих глазах внезапно стала становиться всё белей и белее, пока наконец я не снял поднос с печи, поскольку металл едва не потёк. Подождав, когда всё это остынет, я перебрал теперь уже более сухое вещество между пальцев. В этот раз оно явно стало другим по структуре.

Обрадовавшись, я тут же приказал замесить мне глину с разным количеством в ней нового порошка и спустя три дня получил потрясающей красоты тигели. Которые были красновато-белыми, изумительно звучали, если по ним ударить металлической ложкой и главное для меня, что те в которых было 30 % порошка из прокалённых костей, были ещё и прочными. Все гончары, когда разглядывали их просто открывали рты от получившегося качества. Поставив этот тигель в горн и наложив в него меди, я вскоре увидел, как он лопнул и металл снова пролился на угли.

Смотря на свой очередной провал, до меня внезапно дошло, что я перепутал керамику и фарфор. То, над чем я столько трудился, была вовсе не тугоплавкая керамика, а китайский фарфор. Это было фиаско.

— «Так ладно, с тигелем я позже тогда разберусь, — заинтересованно подумал я, смотря на лопнувший толстый фарфоровый тигель, — а ведь фарфор — это то что можно продавать».

— Хм, — я позвал гончаров, которые давно уже сделали себе простейший ножной гончарный круг и для всего поместья делали керамическую посуду: простую, без изящества, но зато хорошего качества.

— Вот что, — я велел взять из той глины с 30 % костной муки, кусочек, — сделайте мне самую тонкую чашку, какую только сможете.

Один из них тут же стал это делать, ничего не спрашивая. Вскоре протянув мне едва не мнущуюся под руками конструкцию.

— Наделай мне пару чашек, блюд и кувшинов, я покажу каких и в каком количестве, — я решил попробовать изготовить фарфор, а поскольку всё это должно было хорошо просохнуть, чтобы удалить влагу перед обжигом, то я сразу решил сделать в большом количестве.

Всего «каких-то» четыре дня ожидания и вот мастера аккуратно вытаскивают из своей печи, ажурные, нежно-розовые предметы, которые казалось, что сейчас лопнут в их руках, такие тонкие они были. Когда всё оказалось на столе, я подошёл, взял одну из тарелок и варварски постучал ею по столу. Тарелка лишь издала возмущённый глухой звук, но раскалываться даже не подумала. Тогда я постукал их друг о друга, но ровно с тем же эффектом, кроме звука, они были ещё и весьма прочны.

Глаза у всех присутствующих давно были словно угли, они не верили, что такое тонкое может не лопаться в руках.

— Позовите Рехмира, — я прихватил две чашки и засунув одну из них под мышку, по второй постучал камнем. Звон, но фарфор даже не думал колоться, а сама тарелка просвечивалась на свет солнца, настолько невесомой и тонкой она была.

Когда ко мне подбежал управляющий, я протянув ему многострадальный предмет поинтересовался.

— Как думаешь? Это можно продать?

Он осторожно, явно боясь, что тарелка лопнет прямо у него в руках, взял и покрутил её, рассматривая со всех сторон, но затем когда я взял камень и стал насиловать им ту тарелку, что была у меня, глаза его стали расширяться.

— Это чудо! — упал он на колени прямо передо мной, — ты снова его свершил мой царь!

Тут же на колени попадали все, кто был рядом.

— «Правда не то, какое хотел, — скривился я, но виду не подал, чтобы не испортить момент».

— Рехмир, поднимайся, — я показал рукой, — лучше скажи — это будет иметь цену у вас?

Я попросил вынести все предметы, какие мы создали и когда потрясённый управляющий рассмотрел всё сам, да ещё и проверил их прочность, он сказал.

— Мой царь — это подарок богов, а значит стоит подарить эту посуду первой — царю Хатшепсут. Я уверен она и все вокруг оценят эти предметы по достоинству, такого чуда я не видел никогда за всю свою жизнь! Даже на столе у царей.

— Хм, — от поданной идеи я всерьёз задумался и правда лучшей рекламы для товара быть просто не могло, а это значило, что сервиз для Хатшепсут нужно было сделать особым, при этом не забыть клеймо в виде картуша с тронным именем Менхеперра. Если фарфор будет использовать Хатшепсут, все вельможи и придворные побегут ко мне сами, желая получить то же самое!

— Слушай Рехмир, — я погладил себя по отросшей растительности на подбородке, поскольку последнее время было не до своей внешности, — а это просто отличная идея! Ты молодец!

Парень зарделся.

— Должность визиря я тебе уже обещал, — улыбнулся я, — но есть то, чем я могу наградить тебя прямо сейчас. Отныне ты можешь смело носить титул «носителя опахала справа от царя».

Как мне рассказывал Бенермерут в одном из вечерних разговоров, это был самый высший титул, которым мог наградить царь своего приближённого, хоть и не дававший никаких особых привилегий или прав, но зато показывающий остальным, что перед ним полное доверенное лицо царя.

Челюсть у Рехмира отпала, он залился слезами и упал передо мной на колени.

— Так, радость твоя мне понятна, но ты правда заслужил, —