Читать книгу - "Царёв Пророк - Денис Нивакшонов"

начал он осторожно, — бывают времена, когда правитель вынужден принимать трудные решения. Чтобы спасти многих, иногда приходится жертвовать одним.

— Но разве Бог не велел «не убий»? — с детской прямотой спросил Фёдор. — И разве правда нуждается в убийствах? Правда ведь сильнее лжи сама по себе.

Григорий не нашёлся, что ответить. Простая детская логика оказалась сильнее всех его сложных построений.

— Правда… правда бывает разной, царевич. Иногда то, что кажется правдой одним, для других — ложь.

— Но убийство — это всегда зло, — твёрдо сказал Фёдор. — Так ты сам меня учил, когда мы читали про князя Владимира, который отказался казнить разбойников.

С этими словами мальчик снова взялся за перо, оставив Григория наедине с гнетущей мыслью. Он понял страшную вещь: он не только проигрывает информационную войну. Он проигрывает моральную войну. И самое ужасное — он проигрывает её в глазах своего ученика, ради будущего которого всё это затевал.

* * *

Известие пришло через две недели. План сработал. Слуга старца Корнилия, инок Пафнутий, был найден мёртвым в лесу недалеко от монастыря. Официальная причина — удар от запоя.

Казалось бы, цель достигнута. Старец, узнав о смерти единственного близкого человека, замолчал навсегда. Настоятельно и окончательно.

Но эффект оказался противоположным ожидаемому.

Молчание Корнилия стало громче любых слов. Паломники, приезжавшие в Соловки, возвращались с рассказами о «великом молчальнике, принявшем мученический венец за правду». Смерть Пафнутия тут же объявили делом рук «гонителей истинной веры». Слух о «лжецарстве» Бориса только усилился, обрётя нового мученика.

Григорий, получив эти донесения, в ярости швырнул их о стену.

— Ничего не понимают! Ничего! — он хрипел, мечась по каморке. — Я убрал слугу, чтобы обезоружить старца, а они… они сделали из этого мученичество!

— Может, потому что это и есть мученичество? — тихо сказал Степан, стоя в дверях. Его лицо было бледным, но решительным. — Мы убили невинного человека. Простого слугу. И народ это чувствует.

Григорий обернулся. Впервые он увидел в глазах Степана не просто несогласие, а отвращение.

— Ты… ты обвиняешь меня?

— Я обвиняю нас обоих. Но ты отдал приказ. Сначала — благие намерения. Потом — ложь во спасение. Теперь — убийство слуги. Что дальше? Отравление колодцев в городах, что примут самозванца?

— Так что же? Сложить руки и смотреть, как всё рушится? — прошипел Григорий.

— Нет. Но есть иной путь. Не бороться с последствиями, а уничтожить причину.

Степан сделал паузу, глядя на Григория с вызовом.

— Самозванец. Он — искра. Погаси её. Не пропагандой, не убийствами слуг. Силой. Ударом. Послать группу лазутчиков в Польшу и выкрасть или убить его. Прямое действие. А не эта… грязная война с собственным народом.

Григорий засмеялся — горько и безнадёжно.

— Ты думаешь, я не предлагал этого Борису? Он боится. Убийство «царевича» руками царя — это дар его врагам. Это подтвердит все слухи! Он станет «самозванцем-цареубийцей» в глазах Европы и своего народа!

— Тогда, может, Борис и есть причина? — тихо, но чётко произнёс Степан.

В подземелье воцарилась могильная тишина. Было произнесено то, о чём оба думали, но боялись сказать вслух.

— Уходи, — хрипло сказал Григорий. — Пока я не приказал арестовать тебя за измену.

Степан молча поклонился и вышел.

Оставшись один, Григорий подошёл к бочке с водой и заглянул в неё. В тёмной, неподвижной поверхности отражалось его лицо. Измождённое, с проседью в бороде, с глазами, в которых горел огонь фанатизма и отчаяния. Лицо человека, зашедшего слишком далеко, чтобы повернуть назад.

Он думал, что устраняет инструмент влияния — слугу. А народ увидел в этом мученичество. Пытался ослабить старца, а сделал его символом ещё сильнее. Его знание будущего, рациональный расчёт разбивались о иррациональную веру и народную логику.

Григорий потушил свечи. В полной темноте было легче. Не видно было ни карт, ни донесений, ни собственного отражения. Только тьма. И в ней — тихий, надтреснутый голос старца Корнилия, который, казалось, звучал у него в голове: «Несть царства, стоящего на лжи…»

В этой кромешной тьме, его осенило. Он всё это время боролся с симптомами, а не с болезнью. Пытался заткнуть рот тем, кто говорит правду, вместо того чтобы изменить саму правду. Или создать новую.

Григорий снова зажёг свечу. Рука его не дрожала. В глазах снова появился огонь — но уже не отчаяния, а холодной, ясной решимости.

Он подошёл к столу и начал писать. Не план очередной тайной операции. Не приказ об аресте. Он писал историю. Новую историю России. Такую, в которую поверят больше, чем в бредни о спасшемся царевиче.

Он проигрывал битву, но война ещё не была закончена. И если народ жаждал чуда — он получит чудо. Если народ хотел святого — он получит святого. Но настоящего, созданного не молчанием, а делом.

Григорий больше не будет бороться с тенями. Он создаст свой собственный свет — такой яркий, что все другие источники покажутся тусклыми свечами.

Григорий Тихонов, Смотритель Государевой Тайны, нашёл своё противоядие.

Глава 30

Отношения между Григорием и Степаном после их последнего разговора стали напоминать тонкий лёд на Москве-реке — формально целые, но готовые провалиться под малейшей тяжестью. Степан выполнял приказы, но его глаза были пусты, а доклады — сухи и лаконичны, без прежней вовлечённости. Григорий чувствовал это отдаление, но не мог ничего поделать. Признать свою неправоту — значит обрушить всю хрупкую конструкцию власти, построенную на уверенности и силе.

Он пытался сосредоточиться на работе. План по созданию «государевых окомых» буксовал — казна, истощённая борьбой с голодом и масштабным строительством, не могла выделить достаточно средств. Бояре, почуяв слабину, саботировали выделение людей и ресурсов. А из Польши приходили всё более тревожные вести: самозванец, которого уже открыто называли «царевичем Дмитрием», собрал под свои знамёна несколько тысяч наёмников и казаков. Имя старца Корнилия, пусть и молчавшего, витало над этим войском как знамя.

Григорий решился на отчаянный шаг — личный доклад Борису с просьбой о чрезвычайных полномочиях и деньгах. Однако приём в царских палатах оказался для него холодным ушатом воды.

Борис сидел в кресле, укутанный в соболиную шубу, хотя в покоях было тепло. Лицо было серым, осунувшимся.

— Смотритель, — начал он, не предлагая сесть, — твои «чудеса» приносят странные плоды. Народ шепчется, что Бог отвернулся от нас из-за твоих махинаций. Бояре ропщут, что ты растрачиваешь казну на сомнительные затеи. А самозванец, вместо того чтобы исчезнуть, собирает войско. Где результат, Григорий? Где стабильность?

Григорий стоял, сжимая руки в кулаки. Внутри всё кипело.

— Государь, стабильность — это не мгновенный результат. Это процесс.