Читать книгу - "Командарм. Позади Москва - Олег Таругин"

Три предпоследних танка остановили буквально метрах в десяти от траншей, порвав гранатами гусеницы и забросав потерявшие способность двигаться машины бутылками с горючей смесью. Через линию окопов переполз лишь один «Pz. IV». И это оказалось последним, что удалось сделать его экипажу: рыхлая глина просела под многотонным весом, и танк провалился левой гусеницей в раздавленную траншею. Сил бросить гранату у раненого осколком в живот красноармейца уже не оставалось. И потому, с трудом сделав пару шагов, он просто подошел к танку и разбил, не выпуская из рук, обе оставшиеся у него бутылки со смесью КС о решетку двигателя, так и обвиснув на броне, охваченный пламенем. Полезших из люков танкистов перебили подоспевшие на помощь товарищи.

Следом в траншеи посыпались фашистские пехотинцы, хоть и растерявшие в атаке всю свою броню, но все же добравшиеся до русских окопов. И началась рукопашная, в которой в ход шло все, оказавшееся под руками. Развернуться в узком ходе сообщения с винтовкой или карабином было практически невозможно, разве что успеть напоследок еще разок выстрелить в показавшуюся над бруствером ненавистную фигуру в мышиного цвета шинели, после чего оружие превращалось в бесполезный дрын. Красноармейцы встречали врага штыками и пехотными лопатками, оглушали ударами зажатых в руках гранат и даже касок, били ногами и руками, из последних сил вцеплялись в горло.

Ефрейтор Голиков погиб почти сразу, никакого оружия, кроме противотанкового ружья, у него не имелось. И спрыгнувший в окоп фриц просто с ходу пригвоздил его к стенке штыком. Больше он ничего сделать не успел. Выстрелив в лезущего следом камрада, после чего самозарядку то ли заклинило, то ли просто закончились патроны – проверять, что именно случилось, времени у Ильи не оставалось, – ротный изо всех сил ударил фашиста прикладом между лопатками. Хорошо ударил, у того даже ремень разгрузочной портупеи на спине лопнул. Захрипев, противник рухнул на дно траншеи, и старлей долбанул еще раз, сверху вниз, угодив металлическим затыльником в шею. Судя по тому, как резко просела намертво зажатая в руках СВТ, проверять результат смысла не было.

Забросив на бруствер бесполезную винтовку, Малышок выдернул из кобуры пистолет и, перепрыгнув через вражеский труп, двинулся по траншее. Сильно кружилась голова, в ушах гулким набатом бухало подстегнутое выбросом адреналина сердце. Неожиданно выскочившего из-за противогранатного излома унтер-офицера с автоматом в руках он застрелил в упор, в первое мгновение даже не осознав этого: просто вскинул руку и нажал на спуск. И лишь потом мельком удивился, отчего это фриц, запрокинув голову с небольшой темной дырочкой во лбу, вдруг упал. Выдернув из конвульсивно подергивающихся рук «МП-40» и закинув его за плечо, старший лейтенант снова пошел вперед.

Уловив боковым зрением движение слева, резко повернулся, на миг встретившись взглядом с собирающимся спрыгнуть в окоп гитлеровцем. Обостренное стрессом сознание отметило множество мелких, вовсе ненужных деталей: потемневшую от впитавшейся влаги шинель, перемазанные глиной по самые голенища сапоги, россыпь грязных брызг на оскаленном ненавистью лице, побелевшие от напряжения костяшки сжимающих карабин пальцев… Глаза у фрица оказались водянистыми и практически бесцветными, какими-то рыбьими. Оживляла их лишь плещущаяся в глубине ярость.

Глядя, как неторопливо, словно в замедленной киноленте, разворачивается в его сторону ствол 98К, Илья вскинул пистолет и надавил на спусковой крючок. И нажимал, пока руку не перестало дергать отдачей и затвор не замер, израсходовав все патроны, в крайнем положении. Сложившийся в поясе пехотинец рухнул на бруствер, наполовину свесившись в окоп. А старлей, автоматически запихнув в кобуру «ТТ» и срывая с плеча трофейный автомат, неожиданно подумал, что уже второй раз в жизни стреляет в человека в упор, но отчего-то ровным счетом ничего не ощущает…

Выстрела оглушенный грохотом боя Малышок не услышал, просто что-то сильно ударило пониже правой лопатки, разворачивая пронзенное короткой злой болью тело лицом к опасности. Пальцы автоматически обхватили пистолетную рукоятку, выжимая спуск.

«Обидно будет, если немец затвор не взвел». – Мелькнувшая в звенящей голове мысль оказалась ленивой, словно мозг, как и все туловище, внезапно наполнился какой-то вязкой усталостью.

Но прежний хозяин оружия не подвел, и автомат послушно затрепыхался в руках, наискосок перерезая очередью грудь фашиста, торопливо дергающего затвор карабина. Несколько раз судорожно дернувшись – Илья видел, как девятимиллиметровые пули рвут шинель, выбивая крохотные клочки войлока, – немец ничком рухнул в грязь. Следом упал и сам лейтенант, сначала медленно опустившись на колени, затем завалившись на спину. Рану снова дернуло острой болью. Из последних сил приподнявшись на локте, Илья увидел, как через труп перескочил красноармеец без шинели, в одной гимнастерке, потемневшей то ли от дождя, то ли пота. В руке он сжимал бурый от крови штык от винтовки Токарева. Следом бежал, заметно припадая на раненую ногу, еще один, с таким же, как и у ротного, трофейным автоматом, только отчего-то без магазина и с разложенным прикладом.

С размаху опустившись на колени возле раненого, боец подхватил Малышка за плечи, прислоняя к стенке траншеи:

– Тарщ лейтенант, кудой ранило? А, вижу, грудь он вам, сука такая, наскрозь пробил. Ничего, сквозное – это неплохо, хуже, ежели б пуля внутри застряла. Земеля, ну чего вылупился? Давай мухой за санинструктором дуй, не видишь, командира подстрелили, перевязка нужна?!

«Вот чудак, – равнодушно подумал Илья. – Куда ж ты коленями да в такую грязюку, потом отстирывать замучаешься. Взводный увидит, всыплет по первое число, из нарядов не выберешься».

Но произнес, точнее прохрипел, облизнув соленые от невесть откуда взявшейся крови губы, совсем другое:

– Нор…мально… по…чему… не… на пози…ции? Нем…цы… кру…гом… А ну… обрат…но…

– Так все, кончилась немчура! – осклабился боец. – Отбились мы, тарщ лейтенант! Кто живым остался, сейчас к своим драпают, только пятки сверкают! Только не уйти им, слышите, пулемет лупит? То наш! Так что победили мы, верно говорю!

– Это… очень… хо…рошо, – слабо кивнул ротный, борясь с накатившей слабостью. – Нуж…но на…шим… сооб…щить…

И с улыбкой на окровавленных губах провалился в спасительное беспамятство, где не было ни боли, ни гудящей головы, ни надоевшего звона в ушах…