Читать книгу - "Цена империи. Чистилище - Влад Тарханов"

–Я вижу, милейший Михаил Константинович, что вы меня узнали. Что же, отменная память весьма полезное достояние, коим можно гордиться. Но не будем тратить время на политес и перейдём к делу. Надеюсь, вы понимаете, что, совершив побег, вы усугубили своё положение и приговор может быть достаточно суровым. Печально, если столь одарённый человек может погубить свою молодость заключением в крепость или длительной ссылкой, и одновременно отечество лишится достойного гражданина. Я могу предложить вам выход, который позволит избежать столь безрадостных перспектив.

Элпидин немного успокоился и решил поиграть в несгибаемого революционера, а посему начал откровенно хамить:

–Послушайте, господин, как вас там, корнет? Отчего вы решили, что я вообще стану о чем-то договариваться с жандармом?!

При этом Михаил попытался вскочить с кресла, но тяжёлая длань дворника, который оставался в комнате, коснулась его плеча и играючи пресекла эти поползновения. Эта экзекуция сопровождалась насмешливой фразой:

–Ну куда прешь, малахольный. Сядь, охолони и заруби себе на носу: ещё раз откроешь свой рот без позволения его благородия, то вмиг без языка останешься. Уяснил или повторить надобно?

Михаил был понятливым молодым человеком и мгновенно проникся сказанным доступным русским языком, тем более подкреплённым стальной хваткой руки, буквально расплющивающей его плечо. Снова приняв положение сидя, он благоразумно заткнулся и молча снизу-вверх смотрел по-собачьи преданным взглядом на этого таинственного офицера.

–Спасибо, Петрович,– подпоручик склонил голову, благодаря того, кто был в одежде дворника.– Надеюсь, не сломал ключицу господину студенту? Все же наш, россиянин, хотя и заблудшая душа, но не башибузук какой-то. А покамест будь добр, оставь нас наедине на четверть часа.

–Слушаюсь, вашбродь,– тот, кого назвали Петрович, вытянулся в струнку и, четко повернувшись, вышел, не забыв, впрочем, напоследок показать Михаилу кулак внушительного размера.

–Итак, Михаил Константинович, нам пора внести ясность в наши дальнейшие взаимоотношения,– подпоручик сел напротив и продолжил разговор:– Во-первых, я не принадлежу к офицерам отдельного корпуса, и вы это отлично понимаете. Во-вторых, ваша попытка оскорбить меня была неудачной, ибо я с глубоким уважением отношусь к жандармам и считаю их деятельность жизненно важной для Отечества. Но у меня нет ни времени, ни желания принуждать вас принять мою точку зрения. И наконец последнее. Я имею честь быть офицером Генерального штаба Российской империи, и вот именно нам вы можете быть полезным. И если мы придём к соглашению, то вы получаете шанс спокойно продолжить свой вояж за пределы России и даже получить некую сумму, кою можете рассматривать как субсидию в ваше будущее. В противном случае, будет то, с чего я начал наш разговор. Могу дать на размышление не более пяти минут.

Сказав это, подпоручик Лабунский поставил на стол и перевернул в нужное положение песочные часы. Надо отдать должное Элпидину, когда последняя песчинка проскользнула в горловину, он внутренне собрался и решительно заявил:

–Я готов с вами сотрудничать, господин подпоручик, но у меня есть одно и непременное условие: яникогда не буду доносить на своих товарищей. В противном случае, можете возвращать меня обратно в тюрьму, и пусть будет, что будет.

–Приятно иметь дело с человеком, для которого слово «честь» не простой звук,– Лабунский с уважением склонил голову.– Могу вас успокоить: квам обратятся за помощью лишь в том случае, когда нашему Отечеству будет угрожать внешний враг и никак не иначе. А пока подпишите вот этот документ.

Перед ним появился лист бумаги с коротким текстом, в коем указывалось, что Михаил Константинович Элпидин получил семьсот рублей ассигнациями и обязуется выполнять поручения по сбору информации, касающейся замыслов иностранных держав или лиц против интересов Российской империи. Такая формулировка не вызвала у Михаила отторжения, и он размашисто расписался.

–Теперь оговорим некоторые детали,– сказал подпоручик сразу после того, как положил перед Элпидиным пачку ассигнаций.– Сейчас нас сфотографируют.

В комнату принесли аппарат, и Лабунский встал рядом с сидящим Михаилом и положил ему руку на плечо. Петрович, который оказался ещё и фотографом, быстро сделал несколько снимков.

–Запомните, Михаил Константинович, если через какое-то время к вам придёт человек и предъявит вот этот снимок, то это значит, что матушке-России нужна ваша помощь. С Богом, ступайте, вас незаметно проводят до пристани и обезопасят от нежелательных встреч.

Когда молодой революционер добрался до Швейцарии и сумел там неплохо устроиться, то в первое время он одновременно ждал и боялся появления вестника от этого генштабиста, которого неизвестно какие черти занесли в тихую провинциальную Казань. Постепенно страхи приутихли, а когда отгремели залпы русско-турецкой войны, он почти успокоился. Честно говоря, под внешней оболочкой ненавистника царского режима и весьма удачного дельца еще оставалась частица истинно русского человека. Жизнь научила господина издателя лавировать между интересами революционной общины в Женеве, не слишком мозоля глаза полиции Швейцарии и их французским коллегам, и делал он это столь искусно, что капитан и боцман легендарного клипера «Катти Сарк» от зависти и чувства собственного позора утопились бы в бочке с пресной водой.

Когда полки под командованием генерала Скобелева штурмовали Шипку и Плевну, Элпидин начал сбор информации, коя касалась происков и интриг европейских держав, направленных против России, но никто к нему не пришел. А посему Михаил Константинович решил, что о нём забыли, и был просто ошарашен сегодняшним визитом. А что если фотография попала в чужие руки и перед ним не офицер Генерального штаба, а палач, уполномоченный «Землей и волей» казнить отступника и предателя дела революции? Перед его глазами возникли жуткие картины расправы революционеров с агентами охранки, навеянные рассказами очевидцев и газетными публикациями. Он буквально почувствовал, как трещат и ломаются кости его черепа от удары гирей, а клинок раз за разом кромсает его сердце и живот. От таких мыслей струйки холодного пота пробежали по спине, и рубашка мгновенно промокла. Нужно все отрицать. Господин издатель немного поерзал в кресле, заняв более удобное положение, откашлялся и, придав голосу возмущенные интонации, с толикой обиды выдал фразу:

–Я не имею чести знать вас, милостивый государь, и с какой целью вы обманом проникли в мой магазин. Что касается сей фотографии, то мне нечего стыдиться знакомством с подпоручиком Лабунским, который убедительно доказал, что среди офицеров русской армии есть люди, помнящие заветы декабристов. Можете так и передать тем, кто вас прислал: Михаил Элпидин никогда не был предателем и агентом жандармерии и никогда им не станет. А засим прошу покинуть сей дом и никогда не возвращаться.

На челе издателя выступили крупные бисеринки пота. Посетитель же оставался невозмутимым, а тон его был даже несколько ироничен:

–Хватит комедию ломать, господин издатель, вы не в театре и не в суде перед присяжными заседателями,– мгновенно охладил благородную горячность своего визави.– Я пока пришел не за вашей жизнью, а всего лишь поговорить. И запомните, я вам не враг, а, можно сказать, ваш ангел-хранитель. Для того чтобы полностью рассеять сомнения, то дворник Петрович, а точнее полный георгиевский кавалер и фельдфебель в отставке Иван Петрович Кузнецов просил вам кланяться и очень переживал по поводу вашего плеча, пережившего близкое знакомство с его рукой. Но хочу заметить, Михаил Константинович, что вам ещё повезло. А вот несколько турецких аскеров, имевших неосторожность сойтись с ним в рукопашной при штурме Плевны, отправились в Джаннат^[43] несколько потрепанными и навряд ли смогут ласкать гурий вследствие отрубленных рук и голов.