Читать книгу - "Дорога через прошлое - Сергей Сезин"

Могут быть и серьезные поползновения, чтобы захватить какую-то высотку или деревню, какие нам нужнее, чем им. Немцы тоже этим занимались. Раз – и с несчастного бугорка становится видна вся передовая. И обстреливаться тоже. А артиллерийский наблюдатель лучше видит с нее, куда стрелять. Вот 24 июня в соседнем полку было такое: немцы попытались сбить боевое охранение и взять высоту… Ее удержали, но все боевое охранение погибло, вроде как они держались до последнего. Вот такое тоже может быть в период большого затишья.

Мы готовились к немецкому удару, и на рассвете 5 июля нас поднял гром артиллерии. Она хоть и гремела, но не по нам, откуда-то с юго-востока. Через некоторое время ее удар повторился, и снова грохотало там же, но на наши блиндажи и траншеи снова снаряды не сыпались. Так и прошел день 5 июля, жаркий и с доносящимся грохотом, как отдаленная гроза. Мало-помалу все разъяснилось: наступление немцев началось, но не в полосе нашей армии, а у соседей.

Значительно позднее выяснилось, что утренняя побудка от артиллерии – это был наш удар по подготовившимся войскам немцев, чтобы испортить им все с самого начала. А второй артиллерийский гром – это уже сама артподготовка вермахта, когда он-таки собрался наступать.

День у нас прошел тихо, то есть в обычном режиме. Никто не наступал, мы ждали. Все же, даже если немцам сейчас совсем не понравится полоса нашей армии, то они могут передумать и перенести удар к нам, если у соседей дело пойдет не слишком весело для них. Конечно, нам не сильно хорошо было видно, какая мощь готовится в глубине наших позиций. Мы догадывались, что немцев есть чем встретить, а возвращавшиеся из госпиталей бойцы кое-что говорили про то, что они видели – и про строившиеся в тылу укрепления, и про стоящие там войска, и про танки и артиллерию. Встретить фашистов явно было чем, вопрос больше был в том, хватит ли этого, чтобы их отбить. Особенно когда видели, сколько немецких самолетов летит туда или оттуда. Оккупанты действительно накопили огромную силу. Сдюжим ли?

У нас многие побывали в окружении, некоторые даже не по одному разу. Самым «опытным» был Ефим Колесов, попавший в окружение в Западной Белоруссии, а вышедший к своим уже ближе к середине августа. А чуть позже – новое окружение. На сей раз, правда, дорога была покороче и побыстрее. Ефим был парнем веселым и разговорчивым, но об окружениях ничего не рассказывал более трех слов, единственным нематерным из которых являлось слово «и». И я его понимал: мой скромный опыт выхода из окружения тоже был невеселым. Но стряхнуть с него пыль не пришлось.

Немецкое наступление кончилось через неделю. До Курска они не дошли, и обе их ударные группировки не соединились. Летней победы вермахта не случилось. К концу месяца их оттеснили на исходные позиции, а с августа началось наше наступление, закончившееся уже на Днепре. Август прошел в боях за Харьковщину, а сентябрь – за Полтавщину, дальше были опять плацдармы – букринский и ржищевский.

Я почти что описал круг, вернувшись на Полтавщину и к Днепру. Почти, потому что до Днепра я не дошел. Километрах в пятидесяти от реки немецкий снаряд разорвался совсем недалеко от меня. Что это было за место? Да кто его знает! Наверное, это была уже Киевская область, потому как мы наступали, потихоньку поворачивая на северо-запад. Собственно, от того же Букрина до Киева не так чтобы и далеко, километров сто птичьего лета.

Перед взрывом был хутор Дмитровщина, а до того – село Пески. Или Возки? Сложно сейчас уже сказать, но что Днепр недалеко, это чувствовалось. Немцы держались только на отдельных направлениях, поэтому стоило обойти их, так они спешили отойти. Ну а поскольку число мостов через Днепр невелико, то немецкие войска невольно сбивались в сторону этих самых переправ. Чем иногда и можно было воспользоваться. Потом в госпитале со мной лежали ребята-мотострелки, так они говорили, что Букринский плацдарм им сначала достался почти даром. Ударив, попали в такое слабое и полупустое место и быстро проскочили к самому Днепру. На той стороне – село Зарубенцы, в котором серьезных сил немцев нет. А на этой стороне – партизаны, которые подсказали, где в реке лежит полузатопленный немецкий понтон, поскольку со своими переправочными средствами очень туго. Паром кое-как починили, нашли разные подручные средства, и к утру на том берегу был уже целый мотострелковый батальон. Танки и серьезную артиллерию переправить было не на чем, поэтому они могли поддержать только огнем через реку. Река форсирована, и практически без потерь. Бывает же такое везение. А другая дивизия, выйдя к Днепру, натыкалась на подготовленную оборону, и такой же успех ей стоил большой крови. Собственно, говорили, что весь правый берег был немцами подготовлен к обороне, но вот их войска не всегда успевали дойти до нужного места. В Зарубенцах не успели, там-то пришли вовремя. Наверное, на походах к Днепру была такая вот гонка: кто быстрее выйдет к реке. А потом, как расширяли этот Букринский плацдарм, скольких сил и крови это стоило!

* * *

Но я это уже не увидел, только слышал рассказы, потому что за тем вот хутором снаряд упал близко ко мне. А нас ведь раньше учили наступать за огневым валом, прижимаясь к нему так, чтобы нас осколки не доставали, но и не удаляясь далеко от него, чтобы немцы не успевали очухаться, когда вал уйдет дальше, то есть чтобы вместо следующего снаряда на голову немца свалился я. Должен сказать, тяжелая наука, нервная. Ведется она вслед за настоящим огневым валом, так что двигаешься и ждешь, что какой-то снаряд или мина вопреки расчетам, грохнется не туда, куда надо, отклонившись больше, чем рассчитали. А его осколки достанут тебя… Но по отношению к вражеским разрывам наука не помогала.

Да и, наверное, не могла помочь. Ну вот только представить, сколько у немцев было каких-нибудь разновидностей тех же дивизионных гаубиц? До черта, разных стран и разных производителей. Как тут угадаешь, что за 105-миллиметровый снаряд грохнется возле тебя и как повлияет материал его корпуса и сорт взрывчатки на то, достанет тебя осколок или нет? Лотерея. А тут был снаряд помощнее, меня, как щепку, взрывная волна швырнула и впечатала в берег невеликой речушки. Хорошо, что гранита там не было. Какое-то время я вообще не понимал, что со мной, просто все тело и весь мир были заполнены одною болью, в теле она была везде, даже там, где сроду не болело. Зрение и слух вроде как не выключились, но что я видел и слышал? Наверное, ничего. Спустя сколько-то времени боль схлынула, и я с удивлением ощутил, что моя душа отделяется от тела. Что я как бы взмываю над полем, над этой паршивой речушкой, названия которой я не знаю, над собой. Вижу, как поднимаются бойцы моего взвода после окончившегося артналета, как перевязывают раненых, точнее, как Павел Захаркин сам себе заматывает руку, а недавно призванный паренек из местных испуганно глядит, как ему Толя Брусков ногу перевязывает. И вижу я все это, как в старом черно-белом кино, с небольшой высоты, да еще и без звука. Вижу и себя, лежащего на том склоне, раскинув руки и ноги, и глядящего вверх. Но взгляд этот мне самому не нравится, стеклянный он какой-то, невидящий, далекий от всего вокруг. Вот до чего дошел ушибленный взрывом младший сержант Егорычев, лежит, боевую задачу не выполняет, в небо смотрит, где с небес на него он сам и взирает, и взгляд его ему самому и не нравится! Вообразите такую картину. Чушь, дичь, сорок бочек арестантов и полный апофигей, доходящий до полного апофигеца. Я испугался, что со мной произойдет что-то такое: или душа совершенно отлетит от меня, или я из-за отрыва души от тела сойду с ума. Сумасшествие или смерть. Такого выбора я не выдержал и отключился. Пришел в себя уже в заваленном ранеными госпитале. Что произошло со мной? Общая контузия. Не только мозги, как это обычно считается, пострадали от удара взрывной волны, но и все тело. Ну, конечно, в разной степени. Но удовольствия было мало, разве что только в том, что переломов у меня не нашли.