Читать книгу - "Борьба на юге - Александр Дорнбург"

Эти соображения привели к тому, что я решил продолжать путь в этом эшелоне на Дебальцево, считая, что оттуда мы пойдем на станцию Лихую и далее на восток по Донской области, где нам легко будет оставить эшелон и до Новочеркасска добраться пешком или на подводах, следуя по наименее населенным, а следовательно и наиболее спокойным местам. Своими предложениями я поделился с Сережей, а он передал их капитану и прапорщику, вполне согласившимися с моими доводами.

Поздно вечером Сережа побывал на станции и сообщил мне, что там идет дикая оргия с обильным угощением и повальным пьянством, в котором принимают участие наши казаки, братаясь с красногвардейцами и матросами. Пользуясь царящей суматохой, он "благоприобрел" (свистнул) ведро, обратив его в чайник, наполнил кипятком и купил хлеба. Чай и сахар у нас были, вместо стаканов послужили банки от консервов. Несмотря на эти примитивные приспособления, чай нам казался очень вкусным, а главное, выпив по несколько банок темно-буроватой горячей жидкости, мы на короткий срок ощутили теплоту, разлившуюся по всему телу.

Только поздно ночью попойка кончилась. Многие едва держались на ногах. Всей ватагой большевики вывалили провожать наш эшелон, который скоро, к большому нашему удовольствию, двинулся, оставив, наконец, позади себя эту буйную станцию. На память гостеприимным большевикам я, разузнав где находится вагон с патронами и снарядами, оставил там небольшую закладку. Пожертвовал для взрыва парочкой из своих бутылей , а в качестве детонатора применил свой чудо-порошок. Когда он хорошо просохнет, а сейчас зимой это займет пару-тройку дней, то должно сразу все отлично взорваться. А то красные пришли, а их ничем не угостили. Как так? Непорядок! После этого злодейства я отбыл с чистым сердцем.

Но мы слишком рано расслабились. Ничего еще не было кончено. Мы пытались удобнее устроиться, чтобы задремать, но из этого ничего не вышло. Стоял очень сильный мороз. Не только лежать, но даже сидеть на холодном полу было невозможно, соломы для подстилки уже не было, и всю ночь мы провели на ногах, не сомкнув глаз. День 18-го января для нас оказался самым печальным. На одной из станций, после Ясиноватой, к нам в вагон вскочил капитан. По его встревоженному лицу было заметно, что произошло что-то чрезвычайно важное. Торопясь и волнуясь, он сообщил нам ужасно печальную новость: мы лишились еще одного спутника - нашего милого, веселого и симпатичного прапорщика.

По словам капитана, произошло это так: на станции Ясиноватая прапорщик Милевский вышел купить хлеба. Поезд уже тронулся, а он все не возвращался. Беспокоясь за него, капитан высунулся из вагона, и его глазам представилась такая картина: у края перрона, окруженный вооруженными рабочими и солдатами стоял несчастный прапорщик. Леденящий, смертельный ужас покрывал его лицо. Один из одичалых солдат, с красной повязкой на руке, размахивая руками, громко кричал, при чем до капитана отчетливо долетели только рубленые отрывки фраз: "студент... врет... рожа офицерская... врет... к стенке его... калединец..."

Шум поезда заглушил дальнейшие слова, но в последний момент взгляд капитана встретился с умоляющим и бесконечно грустным взглядом прапорщика. Что было дальше, он не видел.

Прошло много времени, прежде чем мне стало известно, что наш юный прапорщик, заподозренный в том, что он офицер и пробирается на Дон, был зверски убит разъяренной толпой. Главной уликой против него -- послужило его интеллигентное лицо. Не помогли ни полу гражданская и полу солдатская одежда, ни полный комплект документов! Не время сейчас умную рожу корчить! Чревато последствиями! В калашном ряду рекомендуется всем иметь только свиные рыла!

Трудно описать, как глубоко поразил нас горький рассказ капитана. На несколько минут мы словно оцепенели, пережив душевные муки за невозвратимую потерю молодой, полной сил и надежд, жизни. В трагическом конце мы не сомневались. Но что могли мы сделать? Как ему помочь? Сердце до боли сжималось при мысли, что всякая наша попытка выручить прапорщика будет безрассудным предприятием и приведет лишь и к нашему аресту и гибели.

Мы все молчали, говорить не хотелось. Тяжелые испытания и лишения в пути сроднили нас и каждый тогда чувствовал, что у него отняли близкое и дорогое. И в то же время, из сокровенных тайников души, выползала черная мысль и назойливо сверлила голову, как бы отыскивая очередную из нас жертву. Приходилось быть фаталистом и успокаивать себя тем, что если это произошло, то значит так судьбой заранее было предначертано, и своей участи никто не избежит. Судьба правит всем…

В течение трех дней мы потеряли уже двоих, и это обстоятельство побуждало нас быть более осторожными и осмотрительными. Было решено, что отныне никто ничего не должен предпринимать самостоятельно, а кроме того, условились, весь дальнейший путь ехать всем вместе, вылезая из вагона только ночью, а в случае необходимости сделать покупки или принести воды -- эта обязанность возлагалась на Сережу, не вызывавшего своим юношеским глуповатым внешним видом никаких подозрений.

В обсуждении этих вопросов незаметно прошло время, и после полудня мы достигли станции Дебальцево, где явились свидетелями ареста группы офицеров и зверской с ними расправы. Тут творился настоящий ад на земле. Кровь, грязь и мерзость. У выщербленной кирпичной стены уже валялось два десятка окровавленных тел. Красногвардейцы, споро обыскивая вагоны, вывели на перрон еще несколько человек, казавшихся им подозрительными в том, что они, могут быть офицерами и пробираться на Дон.

На стенах станции пестрели грозные приказы: "всем, всем, всем", которыми предписывалось каждого офицера, едущего к "изменнику Каледину", расстреливать прямо на месте без суда и следствия. Подступив к одному из арестованных, комендант станции, полупьяный здоровенный солдат с мордой идиота, из тех, что «с наганом в руке и с Лениным в башке», закричал, брызгая