Читать книгу - "Восставшие из рая - Генри Лайон Олди"

Бредун сидел на небольшом кривобоком холме, который и холмом-то можно было назвать лишь из желания польстить этому самонадеянному бугру, вылезшему на ровном месте, как… – в общем, Бредун сидел, на чем сидел, и смотрел на Переплет.

Бредуну было плохо. Сегодня он вспомнил, что на свете существует время.

Время.

Бредун представлял его себе в виде толстенького коротышки с прилизанными редеющими волосами, пухлыми ручками-ножками и виноватой полуулыбкой на невыразительном лице.

Почему виноватой – Бредун этого не знал, да и не очень-то задумывался. Просто когда он размышлял о том, как они однажды встретятся – тощий усталый Бредун и семенящий толстун-Время, – у Бредуна мгновенно портилось настроение.

Даже приличный глоток из заветной фляжки – и тот не помогал.

Все всегда хотели знать, кто такой Бредун. Времени было глубоко плевать на это. Все всегда хотели знать, как Бредуна зовут на самом деле. Он увиливал, отшучивался, надевал маску на маску, пока не стал забывать собственные имена, – Время виновато улыбалось и разводило руками, ничего не спрашивая и ничем не интересуясь.

Для Времени вечный странник Бредун, затычка для многих дырявых бочек из многих прохудившихся миров, одинокий постоялец караван-сараев на перекрестках жизни и событий, – для Времени он был одним из множества, из такого множества, что у Бредуна кружилась голова и перехватывало дыхание.

И все-таки он, Бредун, и Время до сих пор бродили разными тропами. Потому что Бредун и горсть ему подобных были из Неприкаянных.

Неприкаянные. Он сам придумал это слово, и слово прижилось. Еще бы! Ведь слово «Проклятые» звучало гораздо хуже.

Гораздо.

Каждого из Неприкаянных Время обходило стороной. И когда они в порыве налетевшего безумия метались из мира в мир, из одного миража в другой – иногда сознательно выбирая случай и место, иногда слепо подчиняясь судьбе, – Время всякий раз ускользало от Неприкаянных, на миг мелькнув за поворотом очередной дороги.

И как песчинка в раковине моллюска слой за слоем обрастает перламутром – так любой Неприкаянный, попав в раковину чужого или знакомого мира, начинал мгновенно обрастать событиями.

Слой за слоем. И толстое Время хихикало, прячась в тени.

То, что происходило, – вокруг Неприкаянного оно происходило в десятки раз быстрее; то, что должно было наступить завтра, – наступало сегодня и сейчас; то, чего боялись, – открывало дверь и входило в оцепеневшую комнату, мимоходом похлопав Неприкаянного по плечу.

Люди, судьбы, жизни, смерти – все они в присутствии Неприкаянного сразу же начинали играть в извечную игру «возможно-невозможно», все они обволакивали Неприкаянного плотным коконом, вовлекая в происходящее, не оставляя выбора, удерживая…

Пока он не разрывал кокон. И уходил, оставляя за спиной корчащиеся обрывки – разбитую посуду тел, лопнувшие нити отношений, треснувшие черепки судеб, шелуху жизней в запекшейся крови.

Он уходил, и его память уходила вместе с ним, и легенды преследовали Неприкаянного по пятам, как пыль преследует гонимую слепнями лошадь.

Поэтому они не любили слова «Проклятые».

…Бредун сделал еще один глоток, поморщился, пожевал тонкими губами и вновь уставился на сизо-черный туман Переплета, за которым начиналась подлинная тьма.

А за ней? Что – за ней?!

Ах, если бы эта отчаявшаяся женщина не остановила его тогда в лесу! Если бы он не поддался на мгновение искушению расслабиться, отпустить поводья мыслей, ослабить кованые обручи на сердце!