Читать книгу - "Отцеубийцы - Мария Вой"

Хроуст увлек его в одну из узких улочек, где пока ничего не горело, подтащил к бочке, которую еще не успели забрать, чтобы тушить пожар, и плеснул водой в лицо. Латерфольт жадно слизал капли с усов и растер глаза. Ум прояснился.

«Это не тот день!»

– Латерф! – рычал Хроуст, встряхивая его как тряпичную куклу. Он тоже успел окунуть в бочку голову, и влага испарялась с его лица, погружая в белое облако. – Очнись! Мы должны свалить отсюда как можно скорее!

Латерфольт лишь кивнул: в горле и носу все еще саднило. Они побежали по узким улицам незнакомого города наугад, пытаясь рассмотреть в дыму крепостные башни и выйти к воротам, или увязаться следом за горожанами, которые уж точно знали выходы из Унберка. Вскоре они заметили в толпе кого-то из Сироток, и Хроуст окликнул своих людей; те, завидев гетмана и егермейстера, мигом спешились, ведя лошадей к командирам.

– Идем, идем, – подгонял Хроуст, но Латерфольт застыл как вкопанный, чувствуя, как даже в этом пекле сердце сковывает льдом.

На противоположной улице горел целый двор. Коновязь и деревья утопали в пламени, которое пыталось добраться до ветхого дома с деревянной крышей. Где-то там, в этом аду, плакал ребенок – плач явственно доносился сквозь грохот, треск и вопли. Не успев ничего обдумать, Латерфольт бросился к двору. Рука Хроуста пролетела над его ухом, но поздно: егермейстер в несколько прыжков оказался у рассыпающихся ворот и без раздумий кинулся в огонь.

Перемешанный с пеплом дым обжег лицо. В вонь вплелся отвратительный запах его собственных подпаленных волос, а на зубах захрустел песок. Наконец удалось отыскать в дыму орущего мальчишку не старше Дэйна. Латерфольт протянул руку, и пламя лизнуло ее, но не успело схватиться за одежду: он сгреб мальчика за шиворот, впившись ногтями в его шею, вышвырнул на дорогу и следом выпрыгнул сам, чувствуя, как разум снова оставляет его.

Топот копыт и лицо, охваченное огнем… Нет, это рыжие волосы. Шарка? Нет, Кирш, предатель Кирш, перепачканный в копоти! Он затаскивает Латерфольта в седло, оборачивает его нос и рот какой-то вонючей мокрой тряпкой, а дальше – лишь бешеная тряска, и вопли, и пепел, и, если это еще не бред, хриплый, но мощный крик Хроуста:

– Стреляйте по ним! Это они сожгли Унберк!

Перепуганное лицо мальчишки возникло перед ним. Латерфольту понадобилось немало времени, чтобы его узнать. Виски все гудели, словно голову сжимали руки великана. Он попытался что-то сказать, но вместо слов из уст вырвался лишь сухой, раздирающий горло кашель.

Дэйн проворно сунул Латерфольту в руки флягу, и тот стал хлебать воду так быстро, что снова затрясся от кашля. Перед его глазами все еще танцевали языки пламени. «Ненавижу огонь. Ненавижу!»

– Где Шарка? – спросил он, придя в себя.

«Спит», – показал Дэйн: несколько его самых простых слов и фраз Латерфольт успел выучить еще в Таворе. Егермейстер сел и осмотрелся. Перед ним была полуразрушенная церковь старых богов, не тронутая огнем. Они проезжали такую по пути в Унберк – значит, его притащили поближе к лагерю, где, на счастье, остались основные силы Хроуста. А те, кого они взяли с собой в «триумфальное» шествие… Голова вдруг разболелась так мучительно, что Латерфольт не сдержал стона.

На стон прибежал Петлич и присел рядом.

– Ты как? – спросил гетман стрелков, приземистый и надежный – полная противоположность Киршу. На его щеке красовался большой розовый шрам: так раны выглядели после того, как их касался Дар Исцеления. Значит, Шарка жива и уже лечит пострадавших.

– Терпимо. Иржи, ты знаешь, что произошло?

– Жители подожгли Унберк, – просто ответил тот. – Пока одни горожане приветствовали нас, другие раскладывали запалы и солому, а после убежали через тайный ход под западной стеной, пока остальные горели заживо. Унберк еще пылает. Мы сделали все, что могли.

Ровный, монотонный голос Петлича никак не вязался со страшными словами, которые произносил его рот.

– Вы поймали поджигателей?

– Хроуст отдал приказ стрелять по ним.

Латерфольт замотал головой, отгоняя от себя то ли его слова, то ли приступ тошноты. При движении запах паленых волос усилился. Знаменитая грива, которую он не стриг с юношества – длинные волосы считались украшением и гордостью каждого хинна, – не пережила пожара.

– Но это еще не худшее. Пока мы боролись с огнем, к Унберку с севера подошла армия Редриха. Пока только ее часть, около тысячи всадников и хрен знает сколько пехоты. За ними едут Митровицы, паны Севера и наемники. Они еще далеко, но…

Слушая Петлича, Латерфольт достал из голенища метательный нож и принялся отсекать опаленные волосы по плечи.

– Хроуст полагает, что они нападут утром. Не станут тянуть, пока мы так слабы. Не знаю, чего ожидали грифоны. Скорее всего, что мы так и сгорим в Унберке: эти уебки пытались закрыть ворота, когда начался пожар, а когда не вышло, подожгли их. Остается только встретиться с ними в чистом поле лицом к лицу. Хроуст распорядился выстроить вокруг лагеря укрепления, вагенбурги, ловушки. Если успеем… Запасы пороха в Унберке сгорели, они об этом позаботились в первую очередь. Снесли кучу домов взрывом…

– А мальчишка, которого я спас перед тем, как Кирш меня увез, – вдруг вспомнил Латерфольт, перебив Петлича. – Ты не знаешь, он выжил?

– Не слыхал ни о каком мальчишке, Латерф, – удивленно ответил тот. – Кирш привез только тебя, это все, что я знаю.

Последний подпаленный локон упал на пол.

– Иржи, где этот ублюдок? – спросил Латерфольт, поднимаясь на ноги.

Перед тем как выйти из храма, он попросил Дэйна привести его к Шарке. Она спала за алтарем, охраняемая Таррой и еще пятью вооруженными Сиротками. Ее перепачканное в золе лицо кривилось, словно и во сне она по-прежнему переживала ужас. Латерфольт удостоверился, что Шарка цела, погладил ее по голове, наклонился, чтобы поцеловать, но передумал, решив, что поцелуй ее разбудит, и сказал Дэйну:

– Не отходи от нее ни на шаг, братец, и никуда не пускай. Тебя она послушает, только тебя одного.

Дэйн отдал честь правой рукой, крепко сжимая в левой свой трофейный кинжал. Тощий кудрявый малец, втянутый в самое пекло войны, смотрел на него так, как, наверное, сам Вилем смотрел на Хроуста…

«Соберись, ничтожество, – сказал он себе. – Это не тот день».