Читать книгу - "В третью стражу. Автономное плавание - И. А. Намор"

Мысли, доставшиеся в наследство Степану от молодого баронета, казались настолько плотными и почти осязаемыми, что Матвеева чуть не стошнило. Пришлось остановить машину на левой обочине проселка, на полпути к дому, и спуститься к реке. Позднее январское утро потихоньку вступало в свои права в этом, почти не знающем снега, краю. Вода, издали – черная и оттого кажущаяся безжизненной, то тут, то там выдавала свою главную, как казалось человеку на берегу, тайну – к поверхности выходила кормиться рыба.

«Здесь должна водиться форель, – „вспомнил“ Матвеев, – и достаточно крупная, фунтов до пяти».

Невидимая, она обозначала свое присутствие то небольшим воздушным пузырем, лопающимся на лениво текущем зеркале реки, то кругами, расходящимися от места внезапного пиршества.

Некстати выглянувшее солнце бросило на воду и землю длинные тени, и речная гладь перестала подавать признаки жизни.

«Форель – очень пугливая рыба. Она обостренно реагирует на любые проявления постороннего вторжения в свой уютный, хоть и не простой, подводный мир. Жаль, что люди так не умеют, – вспомнил он свой несостоявшийся „побег“. – Туго у нас с инстинктом самосохранения… Особенно у некоторых».

Пришедшая незваной мысль о рыбалке оказалась, впрочем, весьма полезна и с практической точки зрения. Она сработала как «общий наркоз» – Степан Матвеев на время как бы отодвинулся и со стороны наблюдал за действиями практически не существующего уже Майкла Гринвуда. «Эффективность» данной тактики трудно переоценить, поскольку она позволила без потерь пережить встречу с матушкой Майкла.

«С мамой? Или с матерью? – мелькнуло на краю сознания, но Гринвуд-Матвеев не был сейчас расположен решать лингвистические ребусы: – Об этом я подумаю завтра», – твердо решил он и окончательно отбросил в сторону и эту неактуальную мысль. Сейчас его должны волновать совсем другие вопросы, ведь он вернулся «домой», но чей это дом?

К счастью, в поместье поменялась практически вся прислуга. Даже мажордом был новый – сухой как щепка и такой же длинный господин с гладко выбритым обветренным лицом отставного сержанта Королевской морской пехоты и руками детского врача. Этот диссонанс даже позабавил Майкла, или это все-таки был Степан? Впрочем, теперь уже без разницы. В сложившемся симбиозе как в теле кентавра – человеческое управляло лошадиным…

«Тьфу!» – чертыхнулся мысленно Матвеев, сообразивший вдруг, какую причудливую глупость он только что сморозил. Хорошо еще, что не вслух, хотя, с другой стороны, что-то в этой метафоре, несомненно, имело место быть. Степан, разумеется, имел в виду не человека и лошадь, а русского профессора и британского аристократа, но получилось…

«Что получилось! Но хотя бы забавно».

Неизбежные материнские наставления и сыновнее почтительное внимание оставались на периферии сознания. Здесь безошибочно действовала «лошадиная», – «ну что ты будешь с этим делать!!» – то есть «гринвудовская» составляющая. Ну и пара глотков старого доброго виски – еще из довоенных, то есть до Первой мировой войны сделанных – отцовских запасов оказались совсем не лишними. Все-таки, что ни говори, а есть в этом нечто: тяжелый хрустальный стакан в руке, на четверть наполненный прозрачной золотистой жидкостью крепостью в полсотни градусов, кубинская сигара в зубах и неторопливо – в лучших английских традициях – текущий разговор между взрослым сыном и перешагнувшей порог старости матерью.

«А ведь она не старая… – неожиданно сообразил Матвеев. – Сколько ей? Сорок восемь? Так она же младше меня!»

Но она, разумеется, была старше, и в этом тоже заключался парадокс случившегося со Степаном, со всеми ними.

Только оставшись один, Матвеев позволил себе несколько расслабиться и с интересом стал исследовать покои молодого баронета, поскольку чужая память – это хорошо, но личное знакомство все же лучше. А знакомиться здесь, определенно, есть с чем, и знакомство это очень даже приятно. Рапиры и боксерские перчатки на стене удивления не вызвали, так же как и кубки за победу в соревнованиях, групповые портреты молодых людей на фоне строений и природы. Все это естественно и вполне ожидаемо, и приятно узнаваемо, – руки сами отреагировали на присутствие «старых друзей», и Степан мышцами почувствовал, что может врезать так, что никому мало не покажется. А такое умение, надо отметить, в нервной жизни «попаданца» дорого стоит.

«Так, а это у нас что? – Степан отворил небольшую дверцу и протиснулся – все-таки он был крупноват для изысков старой английской архитектуры – в смежное помещение. – Ух ты!»

Небольшая комнатка, представшая перед Матвеевым, раскрывала еще одну сторону жизни «реципиента», доселе Степаном если и замеченную, то чисто теоретически, а помещение было более чем типичное для английского «замка» – оно было посвящено рыбной ловле. И не банальной поплавочной или спиннинговой, а ловле на искусственную мушку – любимой забаве британских аристократов на протяжении нескольких сотен лет.

Нахлыст был юношеской забавой Майкла, и в этом они со Степаном оказались более чем близки. Только у Матвеева увлечение этим красивым и аристократичным видом спорта выпало по ряду причин на более зрелый возраст. Вспомнилась школа нахлыста в Москве, где моложавый, худой инструктор безжалостно подставлял алюминиевый тубус от удилища под локоть ученикам, бестолково размахивающим руками во все стороны, вместо того чтобы выдерживать при забросе нужную траекторию движения снасти. И никто из учеников, – к слову сказать, среди них попадались вполне солидные и немолодые мужчины, взять того же профессора Матвеева, – на «сенсея» обиды не держал. Жажда новых знаний и умений оказалась сильнее.

Тем более что здесь и сейчас все было иначе, чем там и тогда. Вместо привычного четырехколенного углепластикового удилища – шестигранный неразъемный бамбуковый «дрючок» с агатовыми кольцами, тяжелый как смертный грех и такой же неудобный. Впрочем, о неудобстве смертных грехов Матвееву размышлять как-то не приходилось, но факт – вместо выточенной из одного куска авиационного алюминия катушки «веса пера» в распоряжении рыболова-спортсмена имелась устрашающая на вид стальная конструкция, пригодная на первый взгляд разве что для забивания упаковочных гвоздей. Однако в этом случае сомнения оказались напрасными – катушка была не такой уж тяжелой, настроенной под нужную руку, и поражала плавностью хода, во все времена доступной лишь самым дорогим, штучным изделиям hand made, к тому же limited edition^[43].

Лишь с мушками дело обстояло более чем грустно. Их попросту съела моль, неизвестно как пробравшаяся в коробку из красного дерева с пробковыми вставками для крючков. Вместо маленьких шедевров из меха, перьев и шелковой нити, на оголившихся крючках висели неопрятные комочки грязно-серого цвета – следы пиршества личинок зловредного и вездесущего вредителя.

С ужасом, в ожидании такого же разорения, Степан открыл ящик с инструментами и материалами для вязания мушек. И велика же, без преувеличения, была его радость, когда обнаружил, что моль не добралась до самого «вкусного», – с ее, моли, точки зрения, – бумажных пакетиков с мехом косули, зайца, медведя и барсука и тщательно обернутых в тонкое полотно петушиных, фазаньих и павлиньих перьев. На отдельной подставке – стройные ряды нанизанных на деревянные оси катушек с монтажными нитями, пропитанными клейким воском, и разноцветьем шелковой ровницы. Аккуратно разложенные по размерам и видам крючки лишь разожгли аппетит «нового Али-Бабы» – обладателя нечаянных сокровищ. Захотелось прямо сейчас собрать тиски, заправить нить в бобинодержатель и связать что-нибудь этакое…