Читать книгу - "Шаман всея Руси. Книга 2. Родина слонов - Андрей Калганов"

Только сперва найти бы его не худо.

Известие застало Кукшу в молитвах и раздумьях. Отец Горечи просил Чернобога смилостивиться — послать живую душу. Жег вонючие травы, терзал мышей и лягушек, заставляя тварей умирать в страданиях. Внял Чернобог мольбе, послал удачу. Вот что вдохновенная молитва и жертвоприношение, хоть и малое, но с душой принесенное, делают!

К Отцу Горечи явился не кто иной, как Азей. Старикашка весь дрожал, хоть и нехолодно было. Нечасто отряжали лютичи ходоков на болото, знали — не любит предводитель, когда его непрошеные гости беспокоят. Азей поклонился поясным поклоном и вперился в землю. Кукша молчал, сверля пришельца взглядом. Азей неловко переминался с ноги на ногу, не смея раскрыть рта.

— Зачем пришел? — проговорил Кукша. — Звали тебя?

— Прощения просим, — заторопился старикашка, — мы это, батюшка, к тебе гонец от Божана прибыл, говорит, ведун какой-то, которого ты искал, вроде в Куябе объявился. Гонец сказывал, что много чудес тот ведун сотворил. Гонец-то выведать хотел, где тебя, батюшка, сыскать, а мы его в поруб кинули, чтоб не мельтешил, кто его знает, что за человек... Мы это, прощения просим, узнать у тебя, батюшка, общество велело, как поступить с гонцом... Думали, на кол его, а потом решили у тебя спросить... Вот я и пришел, уж не обессудь, батюшка...

— А гонец нашим неизвестен?

— Нет, батюшка.

— Тогда и впрямь кончить его надобно, мало ли, человек ненадежный окажется.

«Сдал старик, — с некоторым оттенком грусти подумалось Кукше, — а ведь еще недавно селение немалое в повиновении держал. А теперь — огнищанин огнищанином, смотреть противно. Впрочем, это и неплохо. Был бы Азей в силе, пришлось бы ему место указывать — у лютичей лишь один колдун быть должен. А так, он уж и место себе нашел. И место это пустое».

Кукша для солидности помолчал, а сам возрадовался: хорошее известие принес Азей. Старикашка весь извелся, и так встанет, и эдак — будто ноги ему угли жгут. Озирается, словно нечисть из болота вылазит. Назад на тропку косится.

И так он трясся, что невольно у Кукши мелькнула идея: не оборотить ли Азеев страх и слабость себе на пользу?

— А что, шептал ли ты заговор, Азей, когда сюда шел? — внутренне ухмыляясь, проговорил Кукша.

— Какой заговор, батюшка?! — позеленел старикашка.

— Как какой?! Разве не знаешь, отчего я гостей не жалую? Не от зловредности, а только из радения о пользе общества. Болото ведь наше проклятое, сила в нем злая. Как пройдет по тропе живая душа да не оборонится заговором, так и сгинет на другой день. Да и я на болоте живу не из прихоти, а потому, что держать силу злую в узде надобно. Каждую ночь заклятия на гать накладываю. А иначе нельзя. Как забудешь, враз нечисть на Лютовку попрет, ни малых ни старых не помилует. А ты, значит, вот так взял и приперся?! Нет бы у старосты вашего Колтуна слова тайные перенять.

Старикашка затрясся и бухнулся на колени:

— Так сам Колтун меня к тебе и снарядил, а про заговор — молчок! Чего теперь будет-то?

— Известно чего, — проворчал Кукша, — как солнышко завтреча выглянет, так тебя трясца и ухватит. Пузо вспучится да зенки повылазят, а потом кости крошиться начнут да трухой в нутро же твое и осыпаться, а само нутро пламенем воспылает, только пламя-то нутряное и водой его не залить, землицей не закидать... До вечера, Азей, ты промаешся, а там тебя нечисть в лес дохлого уволочет. И все по дурости твоей неразумной... Старикашка завыл:

— Вспоможи, батюшка, не собственной волей пришел — общество велело. Колтуну, коли жив буду, муди оторву, паразиту! Порчу напущу на треклятого. Уж помоги, отец родной, не оставь на погибель. А я отслужу, не останусь в долгу-то. Все, чего скажешь, сделаю!

Кукша и правда однажды открыл заговор Колтуну, но был он столь сложен и длинен, а тараторил Отец Горечи столь быстро, что староста, конечно же, ничего не запомнил. Вперед глядел Кукша — знал, что настанет день, когда кто-нибудь из лютичей к нему без зова явится. А он смельчака своим рабом на веки вечные сделает, да под благовидным предлогом, мол, дураку милость оказал. Мол, заговор обществу поведал, а дурак-то сам не выведал оный у старосты... Вот пусть теперь в рабах и ходит.

— Вот что, Азей, — Кукша ухмыльнулся так, что у старикашки задергался правый глаз, — коли послушен мне будешь, так и быть, помогу.

Азей заплакал:

— Все сделаю, что велишь, батюшка.

— Вишь ты, дело-то какое, — насупился Кукша, — душу твою теперь под присмотром держать надобно, потому из-за дурости твоей охота за ней завтреча начнется великая. Нечисть во главе с Ящуром на тебя, Азей, ополчилась. Будь кто чужой вместо тебя, ни за какие посулы не стал бы помогать, а тебе помогу... Коли отдашь мне свою душу, так сберегу ее.

— Да как же душу-то?! — охнул старикашка. Кукша чувствовал себя волком, травящим дичь. Вот она, власть! Бешено стучало сердце. Он загнал добычу, оставалось только вцепиться в горло, отворить вену и напиться вдосталь горячей крови. Кукша откинул со лба налипшую прядку.

— Гляди, могу и передумать, — рыкнул он, — на что мне твоя душа, обуза только. Думаешь, дел у меня других нет, кроме как от нечисти ее оборонять? Неволить не стану. Но уж не жалуйся, когда с рассветом корежить тебя начнет, и на помощь не зови. Не приду.

Старикашка обреченно кивнул:

— А-а, была не была... Забирай, Отец Горечи, мою душу.

И Кукша забрал...

Он разжег костер перед избой, побросал в огонь разных трав и, пока валил едкий дым, заставил Азея испить водицы, в которой кроме полынь-травы кипятились жаба, мышь, змея и три кругляша с рожицами.

— Смотри на огонь, Азей, — прошептал Кукша, — в огне твое спасение!

Старикашка уставился на пламя, и чем дольше он смотрел, тем более мутнел его взор.

— Вишь, руки к тебе тянутся. Красные от крови... Пальцы скрюченные, когтистые... Видишь, Азей?

— Вижу...

— Это нечисть из Нави по твою душу лезет. Видишь морду страшную, с шестью глазами, с клыков слюна желтая стекает?

— Вижу...

— Это Ящур на тебя скалится!

Старикашка и правда видел всякую пакость, и лицо его было перекошено от страха. Жиденькая бороденка судорожно дергалась, губы шептали то ли заговоры, то ли молитвы. Он то и дело корчился, будто от боли, стонал, рычал, лаял, ухал. Может, и правда терзали его духи?

«Очень правильные кругляши, — думал Кукша, — полезные в колдовском деле. Побольше бы запас иметь...»

— Оборони, Чернобог, оборони, Перун, Даждьбог, не дайте пропасть, — забормотал вдруг Азей, — убирайтесь, проклятущие, откуда пришли. Не дамся, отродье нечистое!

Старикашка зашелся в крике.

— Да ты не богов, меня проси, дурень, — рявкнул Кукша, — богам ты без надобности.

— Оборони, Отец Горечи... — прохрипел Азей, — мочи нет, заели, вражины!