Читать книгу - "Шериф - Дмитрий Сафонов"

* * *

Нет. Не получается…

Ружецкий посмотрел на себя в зеркало. На лбу и кончике носа выступили капельки пота, маленькие, блестящие, как бисер, которым была вышита ее кофта. Как ее звали? Ту, последнюю? Марина? Лариса? Что-то похожее, трехсложное греческое имя с морской тематикой: Марина — значит «морская», Лариса — «чайка».

Он попробовал сосредоточиться. Вода текла в раковину шумной струей, скрадывая посторонние звуки.

Он облизал кончики черных усов. Соленые. На верхней губе у него наверняка такие же бисеринки пота, как на лбу и носу.

Да… да… Этот бисер на кофте. Сначала она сняла кофту, и Ружецкий увидел лифчик леопардовой расцветки. Не совсем то, чего бы ему хотелось. Ему больше нравится классическое, белое белье. Даже не просто белое — белоснежное, оно так красиво смотрится на загорелом поджаром теле.

Правда, эту Марину-Ларису нельзя было назвать загорелой. И уж тем более — поджарой. На вид ей было лет тридцать пять. Может, на самом деле ей было меньше, что поделаешь, женщины ее профессии быстро стареют. Очень быстро.

Ружецкий запомнил короткий ежик у нее под мышками. Это выглядело не очень аккуратно, но по-своему Трогательно. Этак по-домашнему, словно у нее давно уже не было мужчин, а для себя бриться лень.

На самом деле у нее конечно же был мужчина. Возможно, всего лишь пару часов назад, но это ничего не меняло. Ему хотелось видеть в ней домохозяйку-простушку, не слишком избалованную радостями секса.

Ружецкий напрягся и ускорил движения.

А потом… Потом она сняла джинсы. Фу, черт! Почему женщины почти перестали носить юбки? Юбки и чулки, с ажурной резиночкой, охватывающей середину бедра? Тогда бы он попросил ее не снимать чулки, подтянутая нейлоном ножка выглядит куда привлекательнее, но у этой коровы (Марины-Ларисы) под джинсами конечно же оказались колготки. Черные переливающиеся колготки с отвисшей мотней, сквозь которую просвечивали такие же леопардовые трусы. Затаившийся хищный зверь в ночном сумраке джунглей. Ха!

Он заработал быстрее.

Слава богу, колготки она стянула достаточно быстро и бросила на пол. Черным бесформенным комочком они застыли рядом с ножкой кровати.

Потом была пауза: она уходила в ванную комнату. Ружецкий слышал пение воды в трубах и шипение душа. Потом туда же отправился он, а когда вернулся, Марина-Лариса лежала, укрывшись до подбородка одеялом.

Тогда он заставил ее снова одеться — исключая, разумеется, эти отвратительные колготки! — и снова медленно раздеться, что она и сделала, по-дурацки закатывая глаза и неумело покачивая полноватыми бедрами. Хорошо, что она не поворачивалась спиной, а все время смотрела на него, плоская отвисшая задница с «апельсиновой коркой» — это не то, что может его возбудить.

Да, пожалуй, момент раздевания — пусть это выглядело всего лишь как жалкая пародия на стриптиз! — был самым волнующим. У него даже встал — без «гуманитарной помощи», как он это называл, — чего давно уже не случалось.

Правда, она все время торопилась как на пожар. Едва увидев его затвердевший кол, она бросилась разрывать обертку презерватива. И при этом постанывала, кряхтела и причмокивала, словно предвкушала невиданное доселе удовольствие.

Дура! Кого ты можешь обмануть своим сопением?

Ружецкий с ожесточением задвигал рукой и крепко сжал ноги.

Он остановил ее и показал на свои соски. Марина-Лариса понимающе кивнула и принялась их облизывать и покусывать, но опять как-то чересчур суетливо. Все не так!

Не то чтобы на него было трудно угодить, вовсе нет. Просто… Это отрыжка его счастливой семейной жизни. Всякий раз, когда Марина-Лариса-Света-Катя-Надя-Жанна начинала торопиться, он слышал голос своей жены, недовольный и презрительный: «Ну, давай быстрее! Когда же ты, наконец, кончишь?»

Ружецкий перевел дух и облизал усы. Воспоминание о жене было совсем некстати. Левой ничего не получится.

Три года назад, в одну из своих регулярных поездок в Ковель он подцепил «трипак». Тамбовцев, оглядев его распухший пенис, рассмеялся и сказал: «Надо руки менять, голубчик! Смотри-ка, член у тебя смотрит вправо, и писаешь ты небось немного вправо, — значит, и дрочишь правой рукой. Хочешь, чтобы он висел ровно, как у слона хобот — поменяй руку!» Он тогда еще покачал головой и добавил: «Молодежь, всему-то вас учить приходится». Но «трипак» вылечил.

Странно, раньше эта простая мысль не приходила Ружецкому в голову. Для того чтобы знать, иногда достаточно просто видеть. Потом Тамбовцев рассказал ему много подобных примочек — и про мужчин и про женщин, оказывается, как много можно понять, внимательно рассмотрев человеческое тело. Еще больше — изучив привычки, жесты, позы, зоны и так далее. Можно даже приблизительно подсчитать количество постоянных партнеров, бывших до тебя, их предпочтения и вкусы. Человек — словно большой камень, научись читать знаки, оставленные на нем. О, это самая интересная история!

Правой удобнее. Привычнее. Он поменял руку.

Марина-Лариса умело надела на него презерватив: ртом. Пожалуй, это было единственное, что она сделала умело. Все остальное — как-то не очень.

Ружецкий давно уже вывел для себя главное отличие секса от онанизма. Все дело в ритме. Когда ты один, чего тянуть резину? Побыстрее разгрузился, и все. В сексе же самое приятное — неспешность. Движения должны совпадать с дыханием. Или даже — быть медленнее. Чем медленнее, тем лучше.

Удивительная вещь: при такой разнице в темпе оба процесса длятся примерно одинаково. Иногда даже с партнершей получается быстрее. Да почти всегда, исключая, разумеется, жену. Его жену.

Марина-Лариса тоже была хороша. Залезла на него и поскакала в таком бешеном темпе, словно скатывалась на заднице по длинной лестнице, честно подпрыгивая на каждой ступеньке. Груди болтались, как полупустые мешочки с крупой, крашеные волосы облепили лицо, она отдувалась, когда они попадали в рот: «Пуфф! Пуфф!», и это могло бы продолжаться долго, очень долго, если бы Ружецкий не обхватил ее за плечи, крепко прижал к себе и несколькими уверенными, глубокими движениями не завершил дело.

Он дернулся и зажал пальцами нежную кожу крайней плоти, чувствуя, как она наполняется горячим семенем. Фу-у-у! Все! Смерть от спермотоксикоза откладывается как минимум на два дня.

Он часто думал: а как же обходится без секса его благоверная? Он-то хотя бы раз или два в месяц ездит в Ковель, заполняя промежутки занятиями в кружке «Умелые руки», а она? Она ведь все время сидит дома, почти никуда не выходит.

Ну да, конечно, — он усмехнулся, — в ее комнате висит над кроватью плакат с изображением Микки Рурка. (А под кроватью — стоит свечка. Еще один смешок.) Хороший актер. Может быть, и человек интересный. Может быть. Но Ирине он является только в своей бумажной ипостаси. А как же человек из мяса, костей и кожи? Обычный мужчина, пусть не такой красивый и обаятельный, как Рурк, пусть без татуировок на мощных бицепсах, пусть без этих каштановых прядей, но живой, теплый, колючий, с нормальным членом между ног? Неужели для нее это ничего не значит?