Читать книгу - "Багровый рассвет - Виталий Винтер"

– Дядька, вы с какого коша? – смущённо произнёс мальчуган, шмыгнув носом.

– С Феодосийского… – тихо ответил Сашка.

Из-за стены выглянула молодая девушка и, встав, подошла к ним, погрозила пальцем мальчишке, произнесла приятным грудным голосом:

– Лёшка, сколько можно тебе говорить. Не отходи далеко от меня, – и, взглянув, такими же бездонными голубыми глазами, как и у мальчишки, на Сашку, спросила: – Вы ж все израненные. Надо вас перевязать?

– Нет, не нужно… – попытался отказаться Сашка, но девушка уже отрывала длинные полоски ткани от своего изодранного платья, и мелькнувшие под ним стройные, загорелые до черноты ноги смутили Сашку.

Он весь залился краской от смущения, но было поздно. Умелые и сильные руки светловолосой красавицы уже туго бинтовали его пробитое плечо.

– Вы с Феодосийского коша, да?! И на вас напали? – и не дожидаясь его ответа, затараторила дальше.

Сашке осталось только кивать в ответ и смотреть на это красивое, правильное лицо, белозубую улыбку и тонуть в бездонных озёрах голубых глаз.

– Мы с имперских колоний на берегу Ростовского пролива – с этой стороны, начала рассказывать девушка. – Вчера утром налетели эти, как черти. Никто и не понял, откуда их столько взялось. Даже оповещения не было. Береговая стража и гарнизон все полегли, да без толку. Они ещё с тылу зашли и всех, кто отходил вглубь берега, половили. Вот с тех пор тут и сидим. – Она закончила с Сашкой и принялась за хорунжего, который совсем побледнел и сам не смог даже приподняться. – Не кормят совсем. – Девушка кивнула на игравшего в песке с камушками мальчишку. – Лёшка, братик мой. Всё кушать просит. Ждут чего-то все, и пленных, как вы, постоянно приводят. Ой, – она запнулась, – а меня Настей зловут. А вас?

– Саша, Александр то есть… – Сашка с чего-то засмущался и залился румянцем.

Вскоре они, все усталые, задремали прямо под стеной. Особо говорить никому не хотелось – все были подавлены и погрузились в тяжёлые раздумья.

Когда уже почти стемнело, через ворота затолкали очередную партию пленников, оказавшихся остатками тех, кто пытался вывести гражданских к соседнему кошу. Всего новеньких оказалось пара сотен – в большинстве своём женщины и дети, среди которых очень редко встречались все поголовно раненные бойцы из второй сотни.

Сашка, превозмогая слабость, протолкался к новоприбывшим. Сразу встретились знакомые лица: ординарец сотника Ивана Лыкова и других из их коша. Ординарца как раз перевязывала дородная тётка, всё время одёргивавшая его, норовящего обожжённой до черноты правой рукой с остатками камуфляжа, пригоревшего к потрескавшейся и вздувшейся пузырями от ожогов коже, что-то показать обступившим его островникам:

– Как только поняли, что не удержим берег, сотник приказал нам со второй линии прикрывать гражданских на дороге. Да, не помогло. Ждали уже на скалах снайперы и заслоны везде. Наши дозорные и передать ничего не сумели – выбили их враз. Заняты уже были все дороги – когда только успели! Потом и нас зажали с двух сторон. – По его изодранным царапинами и грязным до черноты щекам скатилась скупая слеза. – Себя не жалко положить, а с ними как? – Он кивнул на плачущих рядом грудных детей. – Осталось нас с десяток – все израненные и патронов по полрожка… Может, кого из них пощадят, подумали. Хотя и знаем, что напрасно, да там легли бы все без вариантов. Да как увидели, шо там одни янычары, да ещё с «Копий Аллаха», то лучше б сами всех порешили, да поздно было…

Стоявший перед Сашкой хорунжий сказал тихо:

– Не вы одни попались. Перехитрили нас басурмане – танки прям с катеров на подводных крыльях высадили с тыла и столько народа пригнали, что патронов у нас не хватило бы их всех отбить, – и со злостью махнул рукой, скривившись от боли. – Сотника вашего казнили у нас на глазах… Вот десятка два человек, – он кивнул на собравшихся вокруг них, – и все, кто от двух сотен остался. – Вокруг повисло тяжёлая тишина.

– Хоть кто-то сумел отойти вглубь Острова?! – спросил Шестопал. – И со ставки гетмана подмога почему не пришла?

Ординарец покачал головой и тихо ответил, не поднимая головы, пытаясь скрыть скупые мужские слёзы, тяжело стекавшие по морщинистому, покрытому пылью, кровью и копотью лицу:

– Может, и ушёл кто, да их единицы. А со ставкой радист смог связаться, как раз перед тем, как его миной в клочья разорвало. Бой там был жестокий, и всё точно клали, басурмане. – Он замолчал, стыдливо вытирая скупые мужские слёзы. – Ставки и нет, небось, уже, как и коша нашего. Подмоги они сами просили. Сказали, что весь центр города горит и огромный десант прямо в порт «чёрные» высаживают.

После этого разговор сошёл на нет и люди снова стали молчаливы и подавлены. Лучше бы и не приносили никаких новостей, чем такие, что забирают последнюю надежду.

Ночь проходила неспокойно: плакали дети, повсюду стонали раненые. Соорудив себе спальное местечко возле потрескавшейся кирпичной стены, которая хоть как-то спасала от опустившейся ночью прохлады Заставский попытался закутаться в свой изодранный камуфляж и забыться, но сон никак не приходил. Хорунжий же, словно и не было ужасов прошедшего дня и его ранений, почти сразу богатырски захрапел, сотрясая окрестности.

Тогда Сашка окончательно отбросил эту затею – уснуть, и присел, облокотившись о шершавый кирпич стены. Пустой желудок заурчал, прямо намекая на пропущенный приём пищи. Но терпеть осталось не долго. Всем им. Пустые животы так же, как и ему, не давали заснуть и тем немногим, кто пытался это сделать, но нашлось и много таких, как хорунжий. Да и не имело смысла спать в последнюю ночь в своей жизни. Раны принялись ныть – на них словно плеснули соли, а в голову залили раскалённый свинец. Правда, боль в ранах была всего лишь физической, привычной в такой жизни, но свербела и другая боль, куда более острая – боль в сердце, в душе. И она становилась всё черней и черней, наливаясь жгучим гноем прямо в воспалённом мозгу, не давая вздохнуть, думать о чём-то другом, убивая желание жить дальше…

Неожиданно возле Сашки кто-то присел, обдав песком и окутав горячим дыханием, а в свете молодого месяца блеснули бездонные глаза со словно тонущими в них мириадами звёзд раскинувшегося в небесах Чумацкого Шляха. И он понял, что утонул в этих глазах бесповоротно. Её тёплый платок накрыл их, словно полупрозрачная броня, скрывшая, возможно, последний глоток их счастья от взглядов других. Время застыло, освободив от творившегося вокруг, хоть на мгновенье, показавшись вечностью и запечатлевшись в памяти на весь остаток жизни…

Утро наступило внезапно – красные всполохи усеяли горизонт, разорвав тьму и разбудив окоченевших от предрассветной росы людей. Окончательно вырвали Сашку из тревожного, тяжёлого сна крики охранявших их янычар, раздавшиеся за оградой из «колючки», маслянисто блестевшей сейчас от влаги под лучами молодого солнца. Янычары засуетились возле песчаного цвета палаток их лагеря – они строились в шеренги в полном снаряжении, офицеры что-то гортанно кричали.

Младший урядник поднялся, пытаясь разогреть замёрзшее тело и оглядеться. Рядом с ним никого уже не было, правда, вкус сладких, словно мёд, губ всё ещё чувствовался, и от этого на душе как-то само собой стало теплее.