Читать книгу - "Профилактика - Владимир Ильин"

Кстати, а с какого хоть языка я-здешний перевожу? Если я тут заканчивал иняз, то мне могли дать любой язык. И не обязательно европейский. Вот окажется сейчас, что переводить придется с корейского или японского — и что тогда?

Все эти мысли пролетели в моей голове за одно мгновение, а в следующий миг пожилой спросил, цепко ощупывая меня глубоко посаженными глазками:

— Ну как, молодой человек, справитесь?

Вот подходящий момент, чтобы расставить все точки над «i»!

Я открыл было рот, чтобы признаться в полной профпригодности, но тип, которого я принимал за Аркадьича, опередил меня.

— Конечно, справится, Митрофан Евгеньевич! — уверенно заявил он. — Парень талантливый, да и опыт по части перевода у него уже имеется. В феврале на конференции синхронил, в командировки не раз вместе с нашими сотрудниками ездил... Сам Леонид Никитич ему высокую оценку дал.

Чем я с детства страдаю — так это нерешительностью. Вот бы сейчас мне и опровергнуть заверения своего шефа (хотя — как? Кто поверит в правду? А любое вранье, естественно, показалось бы неубедительным), но я представил, какая буча сейчас заварится, и прикусил язык.

К тому же, сердце мое, не привыкшее к похвалам в «той» жизни, сладко екнуло: молодец мой альтернативный двойник, сумел кой-чего добиться в этой реальности!

Один из парней у окна поднес к уху сотовый и тут же объявил:

— Они на подходе!

В комнате возникла небольшая суматоха.

Дама у телевизора торопливо затушила сигарету и кинула в рот пластинку жвачки. Вертлявый субъект в мгновение ока скользнул вокруг стола, зачем-то поправляя стулья. Парни у окна переместились ко входу и вытянулись по обе стороны двери по стойке «смирно». Густобровый отшвырнул газету на журнальный столик и принялся с натугой выдирать себя из глубокого кресла. А пожилой степенно двинулся к входной двери, держа руки за спиной.

— Сядешь слева от Митрофана Евгеньича, — шепнул мне на ухо лысый Аркадьич. — И учти: он глуховат на правое ухо, так что всегда старайся держаться от него слева!..

— Послушайте, — смущенно пробормотал я, — я, наверное... я не смогу!..

— Да не волнуйся ты! — хлопнул меня по спине лысый. — Все будет тип-топ. Главное — погромче, понял? И почетче!..

— А язык? — вдруг вспомнил я. — Язык-то хоть какой?

Он посмотрел на меня долгим взглядом, потом осклабился:

— Молодец, если еще способен шутить!

— Да я не... — попытался было возразить я, но тут дверь распахнулась настежь (парни, стоявшие по обе стороны от входа, с готовностью придержали и зафиксировали дверные створки), в комнату ввалилась шумная орава в количестве пяти-шести человек, и все вокруг сразу заговорили с преувеличенной радостью, расплылись в улыбках, засверкали откуда ни возьмись вспышки фотоаппаратов, дама извлекла откуда-то (из своего декольте, что ли?) огромный букет роз и выставила его перед собой, словно защищаясь от возможного нападения.

Пожилой Митрофан Евгеньевич радушно расставил объятия и двинулся навстречу тем, кто двигался в авангарде оравы — смуглолицему моложавому мужчине в помятом, но белоснежном костюме и юной загорелой красотке, увешанной с ног до головы ювелирными изделиями, как. рождественская елка игрушками. Причем распознать национальность гостей по их внешности не представлялось возможным. С равным успехом они могли быть американцами, европейцами, индусами или арабами. В принципе, даже китайцами — было что-то монголоидное в раскосых глазах красотки.

— Добро пожаловать в Россию, господин Торн, — изрёк Митрофан Евгеньевич, по-медвежьи облапив смуглолицего, и Аркадьич тут же двинул меня локтем в бок: мол, переводи.

Ладно, в отчаянии подумал я. Пусть сейчас вам всем будет весело.

— Уэлкам ту зе Раша, мистер, — крикнул я, стараясь перекрыть шум голосов.

Я исходил из того, что английский — интернациональный язык, и знать его должны все, от «негра преклонных годов» до монгольского скотовода.

Вообще-то, английский в свое время я освоил настолько, чтобы читать любой художественный текст, понимая два-три слова в каждой фразе. О произношении же и прочих лингвистических изысках и говорить не стоило — разговорной речи я уделял гораздо меньше внимания. И теперь искренне жалел об этом. Потому что даже если гости и согласятся вести беседу на английском, то они не будут облегчать мою участь посредством записок, как это принято делать в общении с глухонемыми.

В свою очередь, моложавый мистер Торн осклабился и что-то вякнул. Судя по неразборчивости его речи, во рту у него наверняка до сих пор пребывала та каша, которой его потчевали в детстве.

И опять толчок в спину. Значит, придется импровизировать.

— Благодарю вас, — сказал я на ухо (на левое!) Митрофану Евгеньевичу.

Все на несколько минут смешалось в комнате, заскрипели отодвигаемые и вновь придвигаемые к столу стулья все рассаживались, не переставая говорить — одним словом, типичный вокзальный бардак.

Я и глазом моргнуть не успел, как оказался сидящим за столом по левую руку от побагровевшего от торжественности Митрофана Евгеньевича, а слева от меня восседала дама-курильщица, которая готовилась к длительному перекуру, выкладывая перед собой на стол пачку «Данхилла» и золоченую изящную зажигалку, а прямо перед нами сидели иностранцы, и их было почему-то гораздо больше, чем мне первоначально показалось, и все они смотрели на меня, зловеще ухмыляясь. И вот уже установилась относительная тишина, предвещающая официальные переговоры, а элегантные официанты откупоривали бутылки и, картинно отклячив зады, разливали по бокалам вино и воду...

А потом началось.

Собственно, о работе переводчика я имел представление лишь по выпускам новостей, где неприметные люди, сидящие рядом с высокопоставленным должностным лицом, без запинки лопотали что-то на иностранном языке почти одновременно с говорящим.

И первоначально я старался соответствовать этому имиджу переводчика-профессионала. Говорил со скоростью пулемета, стараясь делить речь Митрофана Евгеньевича на равномерные и как можно более короткие отрезки.

Однако Митрофан Евгеньевич, видимо, был прирожденным оратором и потому не позволил мне перебивать его иноязычными вкраплениями. Он постепенно перешел на длиннейшие периоды со множеством придаточных предложений и с обилием слов-связок типа «который»! «что», «если» и тому подобное.

Естественно, я быстро впал в уныние. И впервые столкнулся с интересным свойством своей памяти. Оказывается, она, злодейка, была способна хранить не более десяти слов кряду. Все остальное куда-то улетучивалось согласно пословице «В одно ухо влетает, в другое вылетает».

Тогда я вооружился блокнотом и карандашом, решив использовать метод сокращенной записи. А поскольку темп речи Митрофана Евгеньевича временами приближался к сверхзвуковому, то я успевал записывать лишь начальные буквы слов. Но и тут меня ждало фиаско: через пару минут я уже не мог расшифровать, что означают таинственные письмена типа «б.з.в.г.е.у.в.е.в.я.с.у.н.н.в.о.» («Благодарю за внимание, господа, если у вас есть вопросы, я с удовольствием на них вам отвечу»).