Читать книгу - "Мама, папа, я и Перестройка - Марципана Конфитюр"

одежду и мыть руки. Потом мы сели в комнате у телека, где шла программа «Время», и принялись отмечать годовщину Великой Октябрьской Социалистической революции при помощи праздничной курицы, праздничной картошки, праздничной солёной капусты и праздничного компота из черноплодной рябины с дачи моего дедушки.

На трибуну Мавзолея поднялись товарищи Горбачёв, Зайков, Слюньков, Воротников...

– Современный человек может веселиться без алкоголя, – процитировал папа какой-то плакат, разливая компот по бокалам.

...Крючков, Примаков, Рыжков и другие товарищи.

– Поздравляю! – Сказал папа, поднимая свою порцию компота.

– За Россию! – Предложила мама. – И за то, чтобы мы жили, как в Америке!

– Странный тост седьмого ноября, – заметил папа. – Предлагаю лучше за торжество ленинской идеи НЭПа, усиление роли советов и плюрализм!

– Поскучнее ничего не мог сказать? – Спросила мама. – Тебе, видно, партсобраний не хватает в кооперативе!

– Вон, на Историческом музее, что написано, видала? «Самоуправление, демократизация, гласность, октябрь»!

– Прекрати! 7 ноября – семейный праздник!

– Ну и что же?

– Ну и то! Надо говорить что-то домашнее, понятное ребёнку!

– За всемирную победу коммунизма! – Сказал я, подняв бокал.

Родители дружно рассмеялись, не восприняв этого предложения всерьёз.

– Здравствуйте, товарищи! – сказал генерал армии Язов.

– Здражлатвагва!

– Поздравляю вас с семьдесят второй годовщиной Великой Октябрьской Социалистической революции!

– Ураааа! Урааа! Урааа!

– Ладно, – сказал папа. – В общем, будем здоровы!

– Дай Бог, дефицит прекратится, – ответила мама и перекрестилась.

Она взяла крыло, мы с папой — ножки. Генерал армии Язов поднялся на трибуну Мавзолея и сказал, что Великий Октябрь положил начало новой эпохе общественного прогресса, а решения XIX Партийной Конференции и сентябрьского пленума Центрального Комитета получили широкую общественную поддержку. Потом папа немного рассказал нам о компьютерах и о том, что не собирается мириться со тёщей и тестем, а мама – о том, что и не просит это делать, и о новых сапогах своей подруги.

Курица кончилась раньше, чем парад, так что прохождение техники мы смотрели уже за чаем и праздничными конфетами «Птичье молоко» из коробки: я надкусил четыре штуки в поисках белой начинки, но попадались всё время коричневая и жёлтая. К тому времени, как пошла демонстрация трудящихся, иссяк и чай, но мы не заскучали: в телевизоре как раз началось самое интересное.

– Если ты ненавидишь насилье и ложь и без страха за истину битву ведёшь, если зло стороной обходить не привык, значит ты коммунист, значит ты большевик! – Пел за кадром Кобзон.

Между тем, телекамера перебирала одинаковые очкастые головы в одинаковых чёрных шляпах, торчащие из мавзолейной трибуны, рабочий Бородулин говорил репортёру, что партии пора повернуться лицом к человеку, диктор слал праздничный привет трудящимся Гагаринского района, а народный депутат Павел Бунич рассказывал Дмитрию Киселеву о необходимости уже сейчас реализовать ленинский принцип «землю – крестьянам», раздав колхозную собственность арендаторам. В море лыжных шапок-петушков и серых широкоплечих плащей торжественно плыли букеты бумажных цветов, гроздья шариков и лозунги: «Стратегию Перестройки поддерживаем», «Рабочий класс против демагогии и славословия», «Революция продолжается», «Сломаем командно-административную систему» и «Советам – реальное полновластие». Признаюсь, мне понравилось. В своём XXI веке я не привык к таким шоу, а за месяц здесь соскучился по краскам и веселью. Под конец шло интервью, которое Горбачёв давал во время демонстрации с трибуны Мавзолея. Картинка в телевизоре позволяла любому рабочему представить, будто он в одном ряду с партийными начальниками взирает на движущуюся внизу народную массу, а, значит, сам является хозяином страны, и до торжества ленинских идей уже буквально рукой подать.

9.1

А через пару дней меня повезли к деду с бабкой – сниматься для телека. Решено было, что раз именно бабушка решила оповестить мир об обнаружении вундеркинда, то её квартире в передаче и сниматься: тем более, как я уже сказал, она просторнее родительской.

***

Когда я переступил порог жилища предков, оказалось, что, хотя телебригада ещё не приехала, народу там уже не протолкнуться. Если честно, мне ужасно захотелось развернуться и дать дёру. Кроме тёти Зои Буренковой, которая ожидаемо схватила меня и принялась расцеловывать со словами благодарности, и густо размалёванной патлатой Наташки, отказавшейся снять кожаную куртку в помещении, в квартире собралась ещё толпа каких-то тёток: видно, бабушкиных родственниц, подруг, коллег, знакомых и знакомых их знакомых. Я понятия не имел, зачем они заявились: видимо, хотели все попасть на телевидение. Дедов друг дядя Гена Осинцев и сын его Паша тоже не пропустили мероприятие. Когда я прибыл, они втроём с дедом курили на балконе: сунувшись туда, я стал свидетелем разговора о том, что якобы предсказал очень скорое окончание Перестройки:

– Да я тоже думаю, что долго эта гласность не протянет, – сказал Гена.

– Год-другой ещё – и всё! – Ответил дед. О, а вот и предсказатель! Ну иди сюда!

Он положил сигарету и взял меня на руки.

– Ты смотри, Андрюшка: если спросят о политике, так ты им не забудь сказать, что мне сказал!

– А что я тебе