Читать книгу - "Весы Лингамены - Роман Орлов"

— Наланда ведь всё знает, — задумчиво проговорил Гелугвий. — Она не станет производить лишних, непонятных нам действий.

— Как не станет и специально для нас ходить на пляж, — аккуратно парировал коллегу Штольм. — Насколько я знаю, прошлая команда учёных перед заселением туда просила её вести себя внутри как можно естественно. Так же, как здесь. Но при этом не забывать, что она на важном задании.

— Какие же связи тогда неизменно оставляют её дома у окна вот уже второй месяц подряд? — задался вопросом Гелугвий.

— Может быть, сейчас ей хочется больше времени наблюдать за Кхарну, — измыслил вслух Штольм и вдруг, немного изменившись в лице, негромко добавил: — Или что-то ему сообщить…

— О, этого мы прочитать не можем! Но, ниточки, возможно, у нас всё-таки есть, — вставил я. — До Эксперимента Наланда, как излагают документы, любила проводить летнее время в Зеленом Поясе юга, но в последний год уже активно готовилась к Эксперименту: училась и тренировалась, предпочитая оставаться дома. Если протянуть Нить Непостоянства сквозь годы, то можно увидеть, что и на пляж она…

— Это у вас такие ниточки из прошлой жизни вне поля, что ли? — прервала меня Дарима, незаметно для всех подошедшая к столу. — Или это уже считается «прошлым воплощением», да?

— Не всё так плоско, Дари, — улыбнулся уже чуть успокоившийся Гелугвий. — Об её действительных прошлых жизнях мы ничего не знаем. При этом у людей внутри выбор весьма небогатый: ходить или не ходить. Что там ещё можно делать? Быть может, он обусловлен простыми причинами, быть может — и нет. Но нам предстоит это выяснить.

Дарима чуть вздёрнула недовольный носик:

— А что же вы, товарищи учёные, не взяли в расчёт тот простой вариант, при котором выбор она свой делает под влиянием внутренних причин, совсем не тех, что уже были сотканы в прочное полотно пять десятков лет тому назад здесь, вовне.

Мы все поначалу переглянулись. Это ещё надо было переварить.

— Ну да, — опомнился первым Штольц. — Так как просчитали мы всё всего лишь на известные 55%, остаётся ещё довольно-таки громадная вариативная дыра, из чего следует…

— Ох, ну ты скажешь тоже! — засмеялась Дарима. — Ну, хорошо, значит, если вы отводите на эту… дыру 45%, то чего удивительного, что она перестала ходить в поле, или куда там… а вместо этого остаётся у окна? Неужели это не вписывается в те 45%?

— Дело в том, Дари, — вкрадчиво, но твёрдо отвечал Гелугвий, — что этот процент описывает всю жизнь Наланды. За пятьдесят лет там, — и он указал пальцем на светящийся экран на столе, — под Колпаком Неймара, не случилось ничего из ряда вон выходящего. Всё можно было просчитать даже без кармосчётных вычислительных машин, буде таковые у нас… ммм… эээ… — учёный запнулся и посмотрел по сторонам. День за окошком уже явно клонился к закату. Голубое небо потихоньку серело, сгущались сумерки. Гелугвий вернулся к мысли и продолжил:

— В течение всего этого времени боковые ветви алгоритмов неуклонно таяли в коридорах ньютоновской инерции, где, наконец, практически полностью утратив событийную насыщенность, показали негативную возможность возмущения нулевой активности.

— Ну просто поэтика романтизма! — Дарима от удовольствия даже захлопала в ладоши и закатила глаза к потолку. — Однако, Учение говорит нам о том, что у человека всегда есть выбор. Какой бы вы там негативный процент свободы воли ему ни насчитали.

— Учение также подразумевает, что у любого действия есть предопределяющая его причина, — дополнил Гелугвий и, наконец, улыбнулся. Уж этого собеседница никак не станет отрицать.

— Это вне всякого сомнения. Но я уже спрашивала: с чего вы все взяли, что причина эта обязательно снаружи?

Гелугвий растерянно уставился на Дариму. Затем глаза учёного беспокойно забегали по сторонам, будто пытаясь найти точку опоры и зацепиться за что-то, но ни на чём не могли остановиться; губы его беззвучно зашевелились; казалось, он хочет что-то сказать, но словно не может преодолеть некий невидимый барьер.

Дарима, не скрывая саркастической улыбки, смотрела на Гелугвия. Мы со Штольмом взвешивали происходящее каждый по-своему.

— А что у нас насчёт изменений внутри? — наконец, нашёлся я.

— Как я уже говорил, — собрался с мыслями Гелугвий, — внутри мы знаем каждое дуновение ветерка за прошедшие пятьдесят лет, поэтому…

— Вот если б ты ещё знал каждое дуновение красного⁴ ветерка, — пошутила Дарима, смешливо скосившись на говорившего.

— Да, хм, так вот…

— Но внутри мы, действительно, считаем малейшие изменения, ты же это хорошо знаешь, Дари, — ответил я за товарища. — Кхарну там, конечно, не как все дети, из дерева наличники сам стал делать, может, он мастером каким был раньше. Но делает он их уже давно, а в поле Наланда перестала ходить только совсем недавно. Как это связано?

— Так поле или всё-таки пляж? — ехидно улыбнулась Дарима.

— Ну, у них пляж там в поле. На пруду, — ответил Штольм.

— Но вот насчёт Кхарну… — не закончил я фразу и пожал плечами.

Повисла тишина, все выговорились. Я приподнялся с рабочего места и прошёлся вдоль стены. Везде здесь чернели выключенными экранами кристалловизоры — мы никогда ими не пользовались. За все двадцать лет в институте я не помню ни одного случая их включения. Наша команда трудится над одной задачей, и все мы хорошо знаем друг друга. Что нам скрывать? Да и от кого? Посторонние, не связанные с нашей работой люди, не посещают стены данного заведения. Так что эти некогда революционные приборы в залах нашего института давно превратились в чистую формальность, если не сказать — в предмет мебели.

— Ну, хорошо, допустим, невидимые нам изменения произошли внутри, — обратился я к Дариме, вновь оказавшись у стола. — Но ведь любые действия объектов мгновенно записываются и поступают в программу просчёта причинности. Какие же это тогда изменения, по-твоему? Как ты себе это представляешь?

— Как обычно, — последовал несколько странный ответ.

Дарима встала и поманила всех за собой. Мы прошли автоматические двери, за которыми в приглушённом матовом свете прорисовывался длинный коридор. По стенам тут везде громоздились стенды с изображенными на них различными важными открытиями и их авторами. Теория Бульштадтского… поле Неймара… причинная решётка Кардано… вариативные вилки профессора Гейнома…

— Вот если бы они все хоть на шаг приблизились к истине, — вполголоса пробормотала Дарима, на ходу косясь на стены.

— Что, что, прости, не расслышал? — переспросил её Гелугвий.

— Нам сюда, — уже громко произнесла Дарима, сделав вид, что не слышала вопроса.

Перед нами раздвинулись давно знакомые всем двери Зала Макетов. Мерцание иллюминации, серебрившееся по стенам паукообразными тенями, выровнялось и усилилось, превратившись затем в ровное люминесцентное освещение.