Читать книгу - "Ад поднебесный - Артур Конан Дойль"

не вертикально вверх, и сразу же включилась аварийная сигнализация. Оказывается, сильно намокшие крылья резко увеличили вес самолета.

Но как ни странно, тучи понемногу начали редеть, и вскоре я вырвался из их душных и опасных объятий. И сразу увидел над головой, на огромной высоте, их второй слой — молочно-опалового цвета облака образовали плотный «потолок», закрывавший буквально все небо от горизонта до горизонта. А внизу распростерся темный «пол» из туч, которые я только что покинул. Те, в свою очередь, закрыли землю тоже от горизонта до горизонта, а в пространстве между ними мой моноплан, летящий вверх широкой спиралью. На этих бескрайних просторах — между «полом» и «потолком» — чувствуешь себя ужасно одиноким. Только раз мимо меня пронеслась стая каких-то птиц. <…>

Внизу ветер то взбивал, то гнал волнами пелену туч. Вдруг темная масса подо мной стремительно закружилась, образовав как бы гигантский водоворот, и сквозь возникшее в его центре окно, словно отверстие в воронке, я увидел кусочек далекого мира. Там, далеко подо мной и все равно на довольно большой высоте летел, освещенный лучами солнца, белый грузовой биплан. Вероятно, он вез утреннюю почту из Бристоля в Лондон. Потом окно затянулось, и я опять остался один, в своем отчаянном одиночестве.

Вскоре после десяти часов я вошел в верхний слой облаков. Легкие прозрачные клубы тумана быстро плыли с запада. Ветер непрерывно усиливался и вскоре, судя по приборам, достиг шести с половиной баллов, а это — двадцать восемь миль в час. Стало совсем холодно, хотя альтиметр показывал высоту всего лишь девять тысяч футов. Мотор был выше всяких похвал: машина неуклонно шла вверх. Этот слой облаков оказался толще, чем я предполагал, — но вот наконец туман начал редеть, превратившись в золотистое сияние. Вынырнув из него, я оказался в безоблачном небе. Удивительная картина! Ослепительно сияет солнце, в вышине — золото и лазурь, внизу — сверкающее серебро… Бескрайнее, бескрайнее море света!

Время: четверть одиннадцатого, барограф показывает двенадцать тысяч восемьсот футов. Я поднимаюсь все выше и выше, внимательно следя то за часами, то за тахометром, то за указателем уровня бензина, то за индикатором давления масла. Мотор шумит ровно. Про нас, авиаторов, говорят, что нам незнаком страх. Так оно и есть, но по особым причинам. Когда тебе нужно контролировать столько приборов одновременно, бояться уже не успеваешь.

Начиная с определенной высоты любой компас почему-то начинает барахлить, выдавать ложную информацию. Например, мой уже на пятнадцати тысячах футов стал показывать юго-юго-восток. Пришлось ориентироваться по солнцу и ветру.

Солнцу я, конечно, был рад, но ветра хотелось бы поменьше. Выходит, я зря ожидал, что на таких высотах царит полная тишь. Но не тут-то было: с каждой тысячей футов возрастала и ярость ветра, переходя в бурю. Все заклепки и все соединения моей машины стонали и скрипели, а когда при повороте она накренялась — ветер подхватывал нас, словно листок бумаги, и нес с такой скоростью, какая неведома простому смертному. Но всякий раз я упорно поворачивал моноплан и ставил его против ветра, потому что моя цель — небесные «джунгли» — куда более важная, чем просто рекорд высоты. По моим расчетам, эти зоны занимают совсем небольшое пространство над графством Уилт, и, если я достигну верхних слоев атмосферы чуть в стороне, — все окажется зря.

Около полудня, когда я достиг высоты в девятнадцать тысяч футов, ветер настолько рассвирепел, что я с тревогой стал поглядывать на растяжки крыльев, ожидая, что они вот-вот лопнут или ослабнут. На всякий случай даже расчехлил лежавший сзади парашют и пристегнул его замок к кольцу на моем кожаном ремне — решил подготовиться к худшему. Я оказался в критической ситуации, когда за малейший недосмотр механика придется расплачиваться своей жизнью. <…>

Моя машина шла вверх по гигантской спирали, а ветер непрерывно бил мне в лицо или со свистом хлестал мою спину. Плотные стаи облаков остались уже так далеко внизу, что я не различал больше ни долин, ни гор — они слились в плоскую сияющую поверхность. И вдруг произошло что-то невероятное, совершенно неведомое, чего не приходилось испытать. Конечно, я и раньше попадал в воздушные бури — они у наших соседей-французов называются tourbillon, — но никогда не видел таких бешеных. Оказывается, в бурлящем потоке ветра есть свои водовороты, такие же опасные, как в бурной реке. Мгновение — и меня втянуло в самую середину одного из них. Минуты на две моего «Поля Вероне» закрутило как щепку, так стремительно, что я едва не потерял сознание. Потом, совершенно неожиданно, машину бросило вниз, в дыру этой жуткой воронки. Камнем полетел я к земле, падая левым крылом и теряя почти тысячу футов. Удержался я в сиденье лишь благодаря ремню, на котором и повис, свесившись через борт, — весь измочаленный, задохнувшийся и в полуобморочном состоянии. <…>

Я собрал все силы в кулак. Мне удалось накренить противоположный борт, выровнять машину, а потом и повернуть ее чуть в сторону. В следующее мгновение меня словно бы вышвырнуло вон из ужасного вихря, и я снова поплыл в могучем, как река, потоке ветра.

Ошеломленный, но все-таки торжествующий, я продолжил подъем. На очередном витке спирали мне пришлось сделать большой крюк, чтобы снова не угодить в этот чудовищный смерч, и вскоре — слава Богу! — это удалось.

К часу дня высота подъема уже достигла двадцати одной тысячи футов — судя по показаниям альтиметра. Большим облегчением стал тот факт, что, поднявшись над бурей, я избавился и от грозного ветра: с высотой его сила постепенно снижалась — это подтверждала каждая сотня набранных футов. Правда, становилось все холодней и холодней, и заявила о себе та специфическая дурнота, что связана с нехваткой кислорода. Мне пришлось отвинтить пробку кислородной подушки, и я начал от случая к случаю делать по глотку бодрящего газа. Ощущение такое, будто в мою кровь хлынуло шампанское. Вздымая вверх свой моноплан в ледяном безветренном пространстве, я кричал от восторга — и даже, кажется, пел какую-то песню. <…>

В половине второго я достиг уже почти семи миль над уровнем моря и продолжал непрерывно подниматься. Но разреженный воздух держал крылья моего аэроплана все хуже, так что я вынужденно снизил угол подъема. Я понял, что, при всей легкости машины, при всей мощности двигателя, уже скоро достигну потолка. А тут еще система зажигания в одном из цилиндров опять начала барахлить… Настроение испортилось.

В этот момент и произошло нечто удивительное. Что-то просвистело мимо меня, оставив за собой длинный дымящийся